Кто такие русские

Судьба малых городов

Как реформа изменила уклад малых городов России? Внешне кажется, что деревня обеднела в ходе реформы гораздо сильнее, но формальные показатели обманчивы. Деревенский двор стоит на земле, его главное средство производства и предмет труда — вот они. Да, тип труда изменился, когда реформа придушила крупные сельские предприятия. Регресс налицо, но нет здесь той безысходности, как в малом городе, где останавливается единственное современное предприятие или цех парализованного реформой большого комбината. Отсутствие заработка и перспектив здесь оказывается тотальным, и ощущение безнадежности давит на людей невыносимо. Они начинают метаться, ездить за тридевять земель выполнять любую работу в большом городе, бродить по стране. Молодые люди сбиваются в стаи, стоят кучками в городском сквере. В руке бутылка пива, в глазах тревога. Работодателем для них становится криминальный мир.

Давит и демонстрационный эффект большого города. Он всплыл, как будто оттолкнувшись ногами от тонущих малых городов и села, растлевает и одновременно обозляет заехавших поглядеть на «настоящую жизнь» молодых людей. Ведь ножницы в возможностях, которые предоставляют столицы и райцентры, раздвинулись до размера пропасти. Как будто у больших городов образовался свой «третий мир». Он еще не свалился до уровня бразильской фавелы, но во многих регионах к этому дело идет. Когда в репортажах по телевидению показывают котельную или канализацию, на которых произошла авария в малом городе, то жуть берет. Где взять средства заменить эти полностью изношенные трубы и насосы?

Да и между самими малыми городами возникли разрывы. У одних заработало предприятие или возникли модные дачные места на водохранилище — тут жизнь задышала. Торговля, транспорт, охранные предприятия. Через тридцать километров другой такой же городок — погружается в трясину. Распадается ткань всей сети малых городов, которая скрепляла страну.

Пока что среду обитания десятков миллионов жителей этих городов поддерживает инерция старых систем — осталось какое-то производство, школы, больницы, воинская часть. Стоят еще дома, хотя уже валится с потолка штукатурка, работает водопровод, хотя и с перебоями. Но не видно никакого импульса к возрождению, в брошенных цехах уже и стекла из окон разворовали. Будет ли это скольжение в никуда остановлено? Нет, не видно ни силы, ни воли для такого усилия!

Эта безысходность чревата потрясениями, и они зреют, как нарыв. Какое-то время люди надеялись, что эта напасть временная и жизнь наладится. Сейчас видно, что положение стабилизируется именно в этом гнилом состоянии. Даже золотой дождь нефтедолларов не дает ни капли для оживления малых городов как системы. При нынешнем рынке они действительно превращаются в «третий мир» с его порочными кругами. В то же время телевидение с его рекламой и наглым образом жирующей столицы разбудили в молодежи малых городов болезненные и несбыточные желания и иллюзии.

Отброшены свойственные малым городам непритязательность и спокойствие жизненных планов, кризис заставляет хватать наслаждения здесь и сейчас. Возник «культ иномарки», молодые люди убивают время и скудные деньги, покупая, ремонтируя и продавая поношенные «тойоты» и «фольксвагены». Но этот суррогат деятельности не успокаивает. Закупоренные наглухо каналы социальной мобильности создают у молодежи ощущение, что она навсегда заперта в каком-то гетто, что их город как будто выброшен из страны на обочину жизни. И никаких форм борьбы против этой наползающей серой мглы нет. Даже политика, какая-никакая, — там, в Москве, этом «сияющем городе на холме». Там шумит Жириновский, там гусары президентского полка.

Инерция старых норм и старой культуры иссякает, и ее тормоза скоро откажут. Тогда и прорвется нарыв. Как прорвется, мы не знаем. Никто не мог предугадать, что подростки малых городов, спутников Парижа, станут для психологической разгрузки жечь автомобили. Кто-то им посоветовал такой сравнительно безобидный, но зрелищный способ. Что придумают авторитеты для наших подростков, пока не известно.

Говорят, что в городках Франции машины жгли темнокожие подростки, а у нас таких нет. Но это ложное успокоение. «Новые гунны» в предместьях Парижа вовсе не выражали чувства арабов или мусульман. Нет у них ни национальной, ни религиозной, мотивации. Гетто, из которого нет нормального выхода в большой мир, сформировали из них что-то вроде особого племени, не имеющего национальной принадлежности. Это племя враждебно окружающей их цивилизации, у него нет ни программы, ни конкретного противника, ни даже связных требований. То, что они делают, на Западе уже десять лет изучают как «молекулярную гражданскую войну» — войну без фронта и без цели, войну как месть обществу, отбросившему часть населения как обузу.

Разве мы не переняли у Запада этой его болезни, отягощенной у нас разрухой хозяйства? И главное тут не распад социальной системы. Часть молодежи, лишенная социальных перспектив, отделяется от народа, от его культуры и общего взгляда. Это — еще одна трещина, которая углубляется. И ни увеличением штата МВД, ни песенкой о «равных возможностях» этого процесса не остановить.

Равные возможности надо реально создавать — это и должно стать нашим срочным «национальным проектом».

Разделенные русские

С развалом СССР русский народ оказался разделенным между разными государствами. Это — очевидное и важное разделение в двух главных координатах нашей жизни, пространстве и времени.

С пространством ясно — основная масса русских оказалась в Российской Федерации, но большие части народа на территории других государств. Кто на Украине, кто в Латвии или Казахстане. В начале 90-х годов это казалось абсурдом, который вот-вот должен быть устранен. Латвия и Эстония вообще возникли в лоне Российского государства. В XIII веке славяне, латгальцы и эсты жили вперемешку, воевали то с Ливонским орденом, то со шведами, то между собой. Нынешняя Латвия вообще из-за ошибки в переводе старых ливонских хроник взяла себе славянский флаг — особый бело-синий флаг славянских дружин, которые входили в союз с немецким орденом. И вот, потомков тех славян оторвали от их народа и сделали гражданами (или даже не-гражданами) Латвии. Можно ли принимать это всерьез?

В 1991 г. это можно было не принимать всерьез — по инерции. Но сегодня мы должны оценить роль времени. Народ — система, находящаяся в непрерывном развитии. Она устойчива, но в то же время изменчива. Если существенно меняются условия жизни, меняется и этнический облик общности. В какой мере сказались последние 16 лет на облике русских, оставшихся за пределами Российской Федерации? В общем, очень значительно, хотя и в разной степени в зависимости от места. Что послужило самыми мощными силами, которые заставляли русских измениться?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, какие силы формируют этничность, то есть ту матрицу, на которой воспроизводится народ. Во-первых, это государство. Особую роль государство играет, конечно, на стадии «рождения» народа. Потом он может даже утратить свою государственность, но продолжать свое существование в лоне другого государства, если оно это допускает. Например, под давлением обстоятельств Грузия вошла в состав России, и это было спасением для грузин — они сохранились и укрепились как народ. Россия и СССР этому не препятствовали. Теперь положение русских в различных республиках вне Российской Федерации различно. Например, в Латвии государство явно стремится ослабить и «потушить» этническое самосознание русской части населения.

В какой степени русские могут сохранить в этих условиях свою «русскость»? В большой степени, но все равно это уже будет иная русскость. Государство воздействует на сознание человека огромным числом явных и невидимых сил, и уклониться от этого воздействия нельзя, а защититься трудно. Приходится идти на множество компромиссов. Например, не могут школьники не учить ту историю, которую им дают по