лишь помогают упорядочить процесс мышления, но это немаловажно, а часто, когда речь идет о сложных системах, решает дело. Политиком, который видел общественные процессы в этих понятиях (пусть и не в таких терминах), был Ленин. Думаю, он много почерпнул из трудов близкого ему А.Богданова, создавшего первую теорию систем, — тектологию — так что его учение о равновесии одно время даже было включено в истмат. Но Ленин намного опередил время, применив новые представления в политической практике. Это хорошо видно в его апрельских тезисах 1917 г.
Порча образа главных стpуктуp общества царской России велась либеральной интеллигенцией более полувека (большевики к этому добавить почти ничего не успели). Дело завершили расстрелы 1905 и 1912 годов, «столыпинские галстуки», мерзости, вскрытые войной. К концу 1916 г. равновесие стало неустойчивым. Толчком к слому порядка послужила созданная (видимо, искусственно) нехватка хлеба в столицах. В феврале 1917 г. революция поpодила обширный хаос. Либералы, пришедшие к власти, продолжали разрушать старые стpуктуpы (прежде всего, армию), но совершенно не заботились о создании новых аттракторов, к которым могло бы тяготеть разрушенное общество. Они были поразительно глухи ко всем главным требованиям народа. Единственным новым и очень слабым аттрактором можно считать само Временное правительство с его криками о свободе.
Что же увидел Ленин? Возникновение новых и набирающих силу аттракторов с очень широким охватом — советов. Первый их состав даже не осознавал своей силы и видел свою роль в том, чтобы «добровольно передать власть буржуазии». Но получилось, что решения советов признавались все большим числом рабочих и солдат — власть падала в руки советов, вопреки их намерениям. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей («как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа»). Значит, они могли меняться под влиянием реальных потребностей народных масс и служить их выражением.
И в апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в понимание истмата: в момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и советами подтолкнуть к новому аттрактору под лозунгом «Вся власть советам». Гениальность этого тезиса в том, что в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в советах, но почти не были в них представлены.
Последующая советская мифология представила эту идею Ленина как очевидно разумную, вытекающую из марксизма. Это не так. Апрельские тезисы всех поразили. На собрании руководства большевиков Ленин был в полной изоляции. Потом выступил в Таврическом дворце перед всеми социал-демократами, членами Совета. Богданов прервал его, крикнув: «Ведь это бред, это бред сумасшедшего!». Примерно так же выступил большевик Гольденберг и редактор «Известий» Стеклов. Отпор был такой, что Ленин покинул зал, даже не использовав свое право на ответ.
Тезисы были опубликованы 7 апреля и были, по сути, перечнем новых аттракторов, которые могли быть созданы при переходе власти к советам и полностью лишили бы привлекательности рыхлую власть буржуазных либералов. В области политики: «Не парламентская республика — возвращение к ней от советов рабочих депутатов было бы шагом назад — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху».
На другой день тезисы обсуждались на заседании Петроградского комитета большевиков и были отклонены: против них было 13 голосов, за 2, воздержался 1. Но за десять дней Ленин смог убедить товарищей, и Апрельская партконференция его поддержала. Потом само Временное правительство стало «портить» свои аттракторы, а в советах стала расти роль большевиков (работали «будущие декреты»). История прекрасно показывает этот процесс: власть совершенно бескровно и почти незаметно «перетекла» в руки Петроградского совета, который передал ее II Съезду Советов. Тот сразу принял Декреты о мире и о земле — главные предусмотренные Лениным аттракторы нового порядка.
Они полностью нейтрализовали аттрактор, созданный по инерции «из двоевластия» — Учредительное собрание. Оно отказалось признать советскую власть, проговорило впустую почти сутки и было закрыто матросом Железняковым («караул устал»). Как вспоминает в эмиграции один нейтральный политик из правых, на улицах «Учредительное собрание бранили больше, чем большевиков, разогнавших его». А уж о том, что произошло с «учредиловцами» дальше, наши демократы, затопившие Москву своими крокодиловыми слезами, даже сегодня умалчивают. Учредиловцы отправились к белочехам, объявили себя правительством России (Директорией), потом эту «керенщину» переловил Колчак. Сидели в тюрьме в Омске, их вместе с другими заключенными освободили неудачно восставшие рабочие. Колчак приказал бежавшим вернуться в тюрьму, и «контрреволюционные демократы» послушно вернулись. Ночью их «отправили в республику Иртыш» — вывели на берег и расстреляли. (Примечательно, что шавки Горбачева брызгали слюной на матроса Железнякова и прославляли интеллигента Колчака). В общем, в тот момент антисоветский парламент в России ни для кого не смог стать аттрактором.
Прагматичные историки и у нас, и за рубежом оценили стратегию Ленина, позволившую осуществить практически бескровный переход, как блестящую. Меньшевики же считали ее окончательным отходом от марксизма — прыжком в бездну социалистической революции без прочного фундамента в виде развитого капитализма. Этот приговор истмата все время довлел над нами. Считая себя «объективно незаконными», большевики фантастически преувеличивали многие опасности и наносили своим противникам излишние травмы. Например, новая интеллигенция на окраинах почти неизбежно впадала в ересь национализма, и большая часть ее поплатилась головой. А реально она нового аттрактора, опасного для советского строя, в 20-30-е годы не создавала, и репрессии были не нужны.
Можно показать, какими важными аттpактоpами стали пеpвые национализиpованные пpедпpиятия в 1918 г., какую огpомную pоль как аттpактоp сыгpал СССР — и для «деpжавников», и для наpодов окpаин. Отдельной темой может быть «перестройка с катастрофой» в сельском хозяйстве — коллективизация 1929- 1933 гг., когда старые стpуктуpы были насильственно разрушены, а новые аттракторы, созданные вопреки культурным и социальным условиям села, не работали. Им помогли удержаться до их укрепления насилием, и это было тяжелым ударом по России. Об этом опыте — особый разговор.
Поговорим о том, что мы воочию видим сегодня — о «реформе Гайдара-Сакса», которую верно продолжает правительство Черномырдина. Пожалуй, это — классическая иллюстрация для теории катастроф. В этом ключе излагает ход событий уже ряд экономистов (Ю.М.Осипов, И.Н.Шургалина и др.).
Реформаторы имели политическую сверхзадачу: необратимо уничтожить советский строй (эта цель, кстати, не скрывалась). Перестройка экономики была для этого средством, хозяйство было заложником политики. Правительству Гайдара поставили задачу: политическими средствами создать хаос и блокировать действие аттракторов советской хозяйственной системы (план, финансовая система, регулируемые цены и т.д.), а затем включить действие аттракторов рыночной экономики (коммерческие банки, биржи, свободные цены, частная собственность и т.д.). Элементы разрушенной системы — и предприятия, и люди — будут втянуты в новые аттракторы, хаос будет преодолен и возникнет новый порядок, капитализм западного типа. Так обещалось и, возможно, в это верил Гайдар (хотя я о его умственных способностях более высокого мнения).
Дестабилизация советской системы была проведена в ходе перестройки достаточно эффективно. Все ее основные стpуктуры были сначала опорочены в общественном сознании, а затем парализованы административными мерами. Началась инфляция, был разрушен потребительский рынок, ликвидирован план и ослаблена необходимая монополия внешней торговли. К 1991 г. равновесие стало неустойчивым, а хаос весьма обширным. Благодаря умелой провокации (путч ГКЧП) равновесие было сломано, систему толкнули в полный хаос, о восстановлении советского строя никто и не заикался.
План реформы был «спущен» из МВФ и повторял ее грубо механистическую программу «структурной стабилизации», которая до этого угробила экономику ряда стран «третьего мира» и Югославии. С помощью т.н. «шоковой терапии» достигалась катастрофическая потеря устойчивости старой системы, а дальше «рыночные» аттракторы должны были сами втянуть оставшуюся от советской экономики труху в зону своего притяжения. Мол, «невидимая рука» рынка слепит из нее светлое здание капитализма через механизмы самоорганизации. Надо только подвести людей, кнутом и пряником, близко к зоне притяжения нового аттрактора — и ликвидировать старый, чтобы некуда было вернуться. Подчеркну, что все это — декларации Гайдара и его американских советников. На деле же, весьма вероятно, целью было как раз создание хаоса и таких аттракторов, которые держали бы систему в режиме саморазрушения. Но мы здесь не следствие ведем, а решаем учебную задачу, так что условно «поверим» реформаторам — допустим, что «они хотели
