В авторских комментариях сказано многообещающе: «Вся проблематика существования новейшего двора так или иначе вращается вокруг вопроса о форме собственности на землю. Во всяком случае, об иных проблемах крестьяне говорят мало… Идея своей земли, чувствуется, их очень волнует». Чувствуется! Тут бы и дать крестьянам слово, пропорционально важности вопроса. Но, видно, диктофон заело. Приведена всего одна фраза — того, «язвительного»: «Без частной собственности и без спекуляции ничего на базаре не будет». Негусто на 15 тыс. страниц, на которых «об иных проблемах крестьяне говорят мало».
Сам этот способ создать впечатление, будто «голоса крестьян России» — за частную собственность на землю, для ученого недопустим. Ведь известно, что крестьяне — против, и год за годом эта их установка подтверждается. Как же можно давать «монологи» без комментария?
А что нам говорят о производстве? Судя по всему, В.Г. Виноградский, вслед за своим патроном из Манчестера, уповает на фермера. Он пишет: «Работа в коллективном хозяйстве не очень волнует, по словам рассказчиков, членов (?) современного двора. Зато все продуктивные усилия развернуты сегодня в сторону собственного хозяйства». Это — после пяти лет таких ударов по колхозам, каким подвергалась кроме них, пожалуй, только армия. Да, после всех этих ударов «село отступило на подворье» — силы были неравны. Это и привело к тому, что производство упало вдвое и Россия, войдя в режим полуголода, утратила продовольственную независимость.
Это означает, что быстро свертываются созданные за советское время «цивилизованные» формы производства. Восстанавливаются архаичные технологии и организация труда — с огромным откатом из-за того, что на селе уже отсутствует тягловый скот. Возникает никогда не существовавшая, неизвестная миру система, сочетающая остатки современной электротехники с технологией раннего земледелия.
Снижается товарность производства, оно еле обеспечивает само сельское население. По сравнению с «нерыночным» 1985 годом в «рыночном» 1992 году товарность зернового производства снизилась в России с 40 до 24%, а картофеля — с 22 до 8%. Уже на первом этапе рассредоточения скота с ферм на подворья при потере всего 1% поголовья коров товарность молока в России упала на 26%. Умиление либеральных идеологов таким усилением подворья вызвано лишь тем, что оно внешне напоминает частное («фермерское») хозяйство. На деле подворье является укладом средневековым, докапиталистическим. Его усиление — признак разрухи.
А что же фермеры, как они «накормили Россию». Ведь эксперимент поставлен крупномасштабный — крупнее некуда. Фермерам отрезали огромный клин угодий — 10 млн. га. С них они дают чуть больше 1% всей продукции. Продуктивность в семь (!) раз меньше, чем даже в сегодняшних полузадушенных колхозах. Чему тут можно радоваться?
Социолог В.Г. Виноградский умиляется: «Таким образом, заметно изменившийся за 60 лет крестьянский двор начинает постепенно, на ощупь восстанавливать свои родовые качества, привычки и знания». Мол, слава богу, советский морок кончился, русские мужички станут самими собой. Что же это такое, если на доступном языке? Сам же социолог поясняет: «Ради интенсивного использования ресурсов доколхозного двора хозяин не жалел ничего, даже подрастающее поколение, очень рано включая его в дворовую работу… Много и тяжело работали все члены семьи. И заставляли их не привязанность и любовь к земле, а, скорее, нужда. Ради этого — постоянная самоэксплуатация». И вернуться к этому — благо? Благо — для кого?
Из рассказов матери, которой с пяти лет пришлось работать в поле, я знаю, как к вечеру на всех «собственных» наделах плакали дети, весь организм которых содрогался от тяжелого труда. Наши социологи и философы уверены, что их детям и внукам плакать в поле не придется. Скорее всего, они правы, но как грустно, что бытие действительно определяет сознание интеллигенции.
Примечание: эту статью я, как водится, отнес в газету «Завтра». Но там ее не взяли — «слишком интеллигентная». Видно, и впрямь слово «интеллигентный» в Газете Государства Российского считается ругательным. Слава богу, «Сов. Россия» пока относится терпимо.
СНОВА К ВОПРОСУ О КОНТРРЕВОЛЮЦИИ И КАПИТАЛИЗМЕ
Когда оппозиция выдвигает какое-то программное положение, люди ждут сначала ясного представления, что происходит в нынешней действительности, чего мы хотим в будущем, каков путь от настоящего к будущему. 17 октября в «Советской России» под рубрикой «советы мудрых людей» напечатана статья уважаемого деятеля КПРФ Юрия Белова «Не бояться истины». Вообще-то ни рубрика, ни заглавие к дискуссии не располагают — как спорить с истиной, тем более если ее сообщают люди, официально признанные «мудрыми». К тому же статья дана в разделе «КПРФ перед выбором». Это выбор КПРФ, и спорить бесполезно, это дело самой партии. Но по одному частному вопросу выскажу замечание.
Вот тезис Ю. Белова: «Когда в нашей стране победила контрреволюция, то не государственный капитализм пришел на смену социализму, тоже государственному, а капитализм свободного рынка. Довольно быстро он был назван диким и варварским людьми, хорошо знающими, когда и почему от такого капитализма отказался Запад».
Здесь в одном абзаце выражена сложная концепция, которая излагает и представление о том, что произошло в СССР и России после 1988 г., и трактовку того, что произошло на Западе за последние 300 лет. Из этой концепции, весьма распространенной, выводится не только программа действий КПРФ, но и ее «выбор» — вещь более важная и долгосрочная, нежели программа. Я считаю всю концепцию и ее отдельные части неверными. Думаю, они противоречат и историческому опыту, и тому, что мы видим сегодня воочию, и теоретическим выводам марксизма. В результате они задают КПРФ ложную цель.
Первый тезис: капитализм свободного рынка — дикий и варварский. Запад от него отказался.
Капитализм свободного рынка — главный тип хозяйства и буржуазного общества Запада вплоть до кризиса 20-30-х годов нашего века. Этот кризис привел к «кейнсианской революции» — признанию необходимости государственного вмешательства в экономику. Это был не отказ, а преодоление свободного рынка, причем после выхода из кризиса последовал длительный неолиберальный откат. В каком смысле капитализм свободного рынка назывался сторонниками Кейнса «диким»? Только в смысле эксплуатации рабочих и тех страданий, которые приносила конкуренция. Но это же не исчерпывает жизнь общества! Давайте вспомним целостный образ раннего капитализма.
Из популярных стихов Маяковского помним: «Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка. Сам работал, не боялся тогда, что у него от работы засалится манишка». Ранний капитализм — это прежде всего огромная энергия, трудолюбие и тяга к знаниям. Он создан не венецианскими купцами и не ростовщиками, а пуританами — ремесленниками и рабочими, инженерами и учеными. Символом его служит Джеймс Уатт, механик из университета, создавший годную для промышленности паровую машину.
Удивляет, насколько мы забыли наших собственных писателей. Салтыков-Щедрин так описывал ту категорию жулья, что, пытаясь сойти за буржуазию, опутала в прошлом веке Россию: «Повторяю: это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе». Неслыханное трудолюбие — вот, по его мнению, главный признак настоящего буржуа (при этом писатель не забывал о «кровопивстве» — эксплуатации).
Большую роль в распространении капитализма сыграли протестантские религиозные секты. В XVIII веке богатейшая секта квакеров создала в Англии, а затем и в Америке сеть школ, в каждую из которых дала библиотеку из всех главных тогда научных книг и набор главных научных инструментов (микроскоп, телескоп, вакуумный насос и др.). Более того, летом по всем этим школам, от почтовой станции к станции, отправлялись лекторы — нанятые квакерами лучшие ученые. В такой квакерской школе учился, потом преподавал (с 12 лет), потом был директором, потом разъездным лектором великий ученый Джон Дальтон. То, что во всех уголках Англии XVIII века читались научные лекции с экспериментами, на которые собиралась масса простолюдинов, — это дикость?
Допустим, сегодня Маяковский, Салтыков-Щедрин и Дальтон уже не авторитеты. Но почитаем «Манифест коммунистической партии». В нем Маркс и Энгельс пишут: «Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы,
