Россия не Запад, или Что нас ждет

она протянула еще целых полвека после Второй мировой войны.

Партия большевиков строилась в соответствии не с формационным, а с цивилизационным подходом — и уже на первых этапах стала «орденом меченосцев», а не торговцем на политическом рынке программ и голосов. Природа большевиков видна и в том, что в ходе дальнейшего развития советского общества КПСС вообще перестала быть партией в строгом смысле слова, а стала чем-то вроде постоянно действующего собора, т. к. включала в себя представителей всех «сословий» и профессий, всех национальностей и всех местностей. «Классовая» оппозиция была из нее вычищена, даже с избыточной жестокостью. Эта партия отражала структуру общества и тип власти, сложившиеся в российской цивилизации в XX веке.

Опыт последних двадцати лет показал, что и в Российской Федерации не произошло разделения общества на враждующие классы — «новые русские» выделились в особый малый народ, квазиэтнос. Социокультурные архетипы большинства населения России оказались очень устойчивыми, и гражданского общества западного типа не возникает— не сложилось той многопартийной системы, о которой говорили демократы в начале 90-х годов. Предполагалось, что система таких партий «нарежет» общество по социальным интересам, на классы. Этого не удалось достигнуть, и реально в качестве партий мы имеем два осколка КПСС — «Единую Россию» («КПСС от райкома и выше») и КПРФ («КПСС от райкома и ниже»). Остальные партии, возникшие при временном сдвиге интеллигенции к социал- демократии и либерализму, сникли.

Построение власти на многопартийной основе было с недоверием воспринято в массовом сознании. В 1995 г. ВЦИОМ опубликовал большой обзор результатов социологических опросов «Мониторинг перемен: основные тенденции». Вывод таков: «И старая, и новая идеологическая мода побуждает добрую половину респондентов склоняться к признанию несовместимости отечественного образа общественной жизни с «западной демократией». Сравнение двух замеров, разделенных полутора годами, — да еще какими (замеры делались в июне 1993 г. и в октябре 1994 г.)! — показывает, что перед нами не просто показатель настроения, а установка, что-то вроде канона общественного сознания россиян. Это не усредненная, а поистине универсальная установка, разделяемая — в неодинаковых, впрочем, пропорциях — относительным и абсолютным большинством практически во всех наблюдаемых категориях респондентов».

В 1994 г. 33 % опрошенных посчитали, что «многопартийные выборы» принесли больше вреда, и 29 % — что больше пользы. С тех пор отношение изменилось несущественно. В 1999 г. отношение числа отрицающих «многопартийные выборы» (больше вреда) к числу одобряющих (больше пользы) составило 50:21, а в 2003 г. 40:29 [88, с. 143]. При этом реально «многопартийность» Госдумы снижалась.

Партии не выражают установки и настроения главных социальных групп России. Точнее, сам этот институт западной демократии не годится для этого. Волошин верно писал в стихотворении «Русская революция»:

Но жизнь и русская судьба
Смешали клички, стерли грани
Мы все же грезим русский сон
Под чуждыми нам именами.

Руководитель аналитического отдела ВЦИОМ Л. Бызов пишет в 2005 г.: «Среди «левых» лозунгов… с большим преимуществом (46,8 %) доминирует «правая» интерпретация «левой» идеи — это сильное государство, заботящееся о всех своих согражданах. Запрос на социальную справедливость в этом случае обращен не к обществу, а к сильному государству, к власти. И поэтому, если исходить из наиболее распространенной европейской традиции, это направление не может быть названо однозначно «левым». Собственно же «левая» идеология, характеризующаяся такими лозунгами, как социальная справедливость, равные права и возможности, самоуправление, имеет значительно меньше сторонников (16,3 %)» [147].

Здесь— важное цивилизационное отличие России от Запада, и попытка имитации западного общественного института вместо «выращивания» структур, адекватных культуре большинства населения, привела лишь к углублению кризиса.

Любое государство побуждает людей к поведению, не выходящему за рамки установленных норм. Это осуществляется двумя принципиально разными способами господства — принуждением и внушением. Государство традиционного общества издавна действует открытым принуждением и убеждением. Называя его «недемократичным», «тираническим», обычно имеют в виду именно его авторитарность. Государство гражданского общества породило новый тип господства — через манипуляцию сознанием.

Манипуляция — способ господства путем духовного воздействия на людей через программирование их поведения. Это воздействие направлено на психические структуры человека, осуществляется скрытно и ставит своей задачей изменение мнений, побуждений и целей людей в нужном власти направлении.

Манипуляция сознанием как средство власти возникает только в гражданском обществе, с установлением политического порядка, основанного на представительной демократии. Ведущие американские социологи П. Лазарсфельд и Р. Мертон пишут: «Те, кто контролирует взгляды и убеждения в нашем обществе, прибегают меньше к физическому насилию и больше к массовому внушению. Радиопрограммы и реклама заменяют запугивание и насилие».

В России власть монарха или генерального секретаря ВКП(б) нуждалась в легитимации — приобретении авторитета в массовом сознании. Но она не нуждалась в манипуляции сознанием. Отношения господства при такой власти были основаны на «открытом, без маскировки, императивном воздействии — от насилия и подавления до навязывания, внушения, приказа — с использованием грубого простого принуждения».

В идеократических обществах, каким были царская Россия и СССР, воздействие на человека религии или «пропаганды» отличаются от манипуляции своими главными родовыми признаками. Главный признак манипуляции— скрытность воздействия и внушение человеку желаний, противоречащих его главным ценностям и интересам. Ни религия, ни официальная идеология идеократического общества не только не соответствуют этому признаку— они действуют принципиально иначе. Их обращение к людям не просто не скрывается, оно громогласно. Ориентиры и нормы поведения, к которым побуждали эти воздействия, декларировались совершенно открыто, и они были жестко и явно связаны с декларированными ценностями общества.

И отцы церкви, и «отцы коммунизма» считали, что поведение, к которому они громогласно призывали, — в интересах спасения души и благоденствия их паствы. Поэтому и не могло стоять задачи внушить ложные цели и желания и скрывать акцию духовного воздействия. Конечно, представления о благе и потребностях людей у элиты и большей или меньшей части населения могли расходиться, вожди могли жестоко заблуждаться. Но они не «лезли под кожу», а дополняли власть Слова прямым подавлением. В казармах Красной Армии висел плакат: «Не можешь — поможем. Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим». Смысл же манипуляции иной: мы не будем тебя заставлять, мы влезем к тебе в душу, в подсознание, и сделаем так, что ты захочешь. В этом — главная разница и принципиальная несовместимость двух миров: религии или идеократии (в традиционном обществе) и манипуляции сознанием (в гражданском обществе).

В ходе Великой Французской революции с помощью пропаганды удалось натравить городские низы на церковь и монархию. В своем роде это было блестящее достижение ума и слова. Орудием буржуазии стало именно то, что ей враждебно, — стремление человека к равенству и справедливости. Так во Франции впервые появилось слово идеология и создана влиятельная организация — Институт, в котором заправляли идеологи. Они создавали «науку о мыслях людей». Перенося разработанные на Западе понятия в иные культуры, мы часто обозначаем ими явления иного рода. В строгом смысле слова советская идеология — не совсем идеология, она не изучает мысли людей с целью манипуляции их