Россия при смерти? Прямые и явные угрозы

воспроизводящие эту матрицу (такие, как школа или армия). Взят курс на примитивизацию духовной жизни русских. Это — политический выбор, а не происки «невидимой руки рынка». Из общего духовного пространства изъяты русская классика, художники-мыслители ХХ века (такие, как Горький, Блок, Маяковский), социальная лирика и революционная песня «серебряного века», не говоря уж о советской песне. Даже старые русские песни даются в уголовной аранжировке.

На средства госбюджета делают фильмы, рисующие русских (советских) недочеловеками. Видный западный обозреватель, говоря об антисоветском дискурсе на Западе середины 90-х годов, так объяснил смысл внушаемой дилеммы: «Русские — недочеловеки потому, что коммунисты, или они коммунисты потому, что недочеловеки?» Мышление загнано в формулу, утверждающую как данность, что русские — недочеловеки. Но в этом Голливуду далеко до российских аналогов.

В целом политическая культура РФ, будучи патологической, все же смутно напоминает известный тип — культуру этнократии. Как будто возникло два народа, которые расходятся по двум разным путям. Один — «новая элита», ядром которой и является тот политический класс, о культуре которого идет речь. Другой народ — бывшие «совки», измордованный советский народ, независимо от того, какую идеологию вдавили за это время в мозг отдельного человека. Против разума, воли, памяти, чувств и надежд этого народа и направлены те особые качества политической культуры, о которых говорилось выше.

Такая политическая система переживает хронический кризис легитимности.

Червь антигосударственности

Весь антисоветский проект, начиная с 60-х годов, и в большой мере нынешняя антироссийская кампания опираются на присущее обывателю чувство неприязни к бюрократу (чиновнику). Чувство вполне понятное, хотя в норме контролируемое разумом. После 2000 г. оно используется как эмоциональная поддержка программы по подрыву легитимности уже нынешней государственности России.

Возбуждено это чувство в российской элите было, видимо, на волне либерально-демократического антиимперского движения в ХIХ в., а затем усилено марксизмом. Не раз пускались в ход изречения Маркса о государстве типа: «Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество».

К концу 20-х годов антигосударственное чувство было подавлено, особенно непримиримо в ходе борьбы с концепцией «перманентной революции». Антигосударственная «оттепель» Хрущева также большого успеха не имела. Большой антигосударственной программой стала перестройка. Минуло почти 25 лет с ее начала — веха в нашей истории. Перестройку надо вспоминать и изучать, тем более что дело ее продолжается. По своей крайней антигосударственности это была небывалая операция.

В программе перестройки была поставлена цель разгосударствления — всего и вся. Одним из главных мотивов в программе манипуляции сознанием была ненависть к работникам госаппарата, чиновникам («бюрократии»). Не отрицалось, конечно, что в любом государстве есть бюрократия, но по умолчанию считалось, что наши чиновники хуже западных. В книге-манифесте «Иного не дано» Л. Баткин, призывая к «максимальному разгосударствлению советской жизни», задает риторические вопросы: «Зачем министр крестьянину — колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу, действительно перешедшему на хозрасчет и самофинансирование?.. Зачем ученым в Академии наук — сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?» [21, с. 176].

В лозунге «Не нужен министр заводу!» — формула проекта тотального разжижения общества, превращения России в бесструктурное образование.

В своем почти последнем интервью архитектор перестройки А.Н. Яковлев указал врага: «Меня тревожит наше чиновничество. Оно жадное, ленивое и лживое, не хочет ничего знать, кроме служения собственным интересам. Оно, как ненасытный крокодил, проглатывает любые законы, оно ненавидит свободу человека… Я уверен: если у нас и произойдет поворот к тоталитаризму, то локомотивом будет чиновничество. Распустившееся донельзя, жадное, наглое, некомпетентное, безграмотное сборище хамов, ненавидящих людей» [1].

Крайними антигосударственниками были «младореформаторы» ельцинского призыва. Видный деятель этого режима Е. Гайдар так выражает их кредо, представляя историю России как сплошное «красное колесо» (1995): «в центре этого круга всегда был громадный магнит бюрократического государства. Именно оно определяло траекторию российской истории… Необходимо вынуть из живого тела страны стальной осколок старой системы. Эта система называлась по-разному — самодержавие, интернационал-коммунизм, национал-большевизм, сегодня примеривает название «державность». Но сущность всегда была одна — корыстный хищнический произвол бюрократии, прикрытый демагогией» [2]. И это пишет премьер-министр!

Российская бюрократия — уязвимая мишень государства. Это настолько слабое место, что и сами президенты вынуждены петь в унисон с «оранжевыми» политиками. Поэтому разговор о чиновниках как социокультурном типе актуален. Специальная литература о нем есть, а вот общедоступной не встречалось (не считая идеологической). Поэтому на первый случай позволительно высказаться на уровне обыденного знания, исходя из общих представлений.

Как тип российская бюрократия порождена реформами Петра, с разрывом непрерывности. Как петровский офицер не вырос из стрельца, петербургский чиновник не вырос из подьячего. Поэтому достаточно рассмотреть эволюцию чиновника с ХVIII века. При проектировании его была взята, скорее, прусская модель чиновника, а не либеральная английская. Это тип службиста и бюрократа, но не элитарного, а содержащегося в черном теле, с низким жалованьем.

Как образованное сословие, чиновничество в России формировалось вместе с интеллигенцией и восприняло ее важные культурные особенности. Главная из них — расщепление мировоззрения. Русский чиновник и интеллигент — фигуры традиционного общества, переживающего стресс модернизации. Уставом и образованием чиновнику были навязаны ценности протестантской этики — представление о человеке как атоме (индивиде), к которому надо относиться беспристрастно, в соответствии с его правами, определенными Законом. Самому же при этом надлежит быть честным и аскетическим.

Реальная же традиционная культура заставляла его «входить в положение» человека, то есть относиться к нему «по совести» (на современном языке — «по понятиям»), а не исходя из бездушной инструкции (Закона). Раз так, то и к себе, грешному, надо относиться «по совести», а людей не обижать отказом от их благодарного подношения. Как говорил просителю бюрократ в притче Кафки, «беру, чтобы ты не подумал, что упустил что-то». Но бюрократ Кафки бездушен — берет, но не сочувствует просителю и нисколько не отступает от инструкции. А русский бюрократ по возможности поможет давшему взятку просителю или хотя бы пожалеет его.

В советское время чиновников собрали в «орден меченосцев» и превратили в касту («номенклатуру»). Это было гениальное изобретение, которое на целый исторический период дало СССР эффективную бюрократию при низком уровне коррупции. Затем неизбежно произошла предсказанная теорией Вебера «институционализация харизмы», и красные командиры, ставшие чиновниками, уступили место своим детям. Те уже имели не кастовое орденское сознание, а сословное. Не меченосцы, а новые баре. За 60-80-е годы произошло два культурных сдвига. Достойно реализовать привилегии оказалось можно только в структурах обществ потребления («как за бугром»). Модернизация (как духовный вектор) уступила место вестернизации. Свое население стало обузой, и в мировоззренческое ядро номенклатуры был включен социальный расизм.

И при этом наш госаппарат, российские чиновники, остаются практически единственной организованной силой, которая способна худо-бедно противостоять давлению еще более разрушительных сил. Ни рынок, ни многопартийность этой защиты обеспечить не