привело к тому, что массовое сознание населения России расщеплено. Говорят даже об «искусственной шизофренизации» населения. Люди не могут сосредоточиться на простом вопросе – чего они хотят? Их запросы включают в себя взаимоисключающие вещи. В условиях обеднения усилились уравнительные архетипы, и люди хотели бы иметь солидарное общество – но так, чтобы самим лично прорваться в узкий слой победителей в конкурентной борьбе. И при этом, если удастся, не быть хищниками а уважать себя как добрых патриотов.
Это – не какая-то особенная болезнь России, хотя нигде она не создавалась с помощью такой мощной технологии. Начиная с середины ХХ века потребности стали интенсивно «экспортироваться» Западом в незападные страны. Разные страны по-разному и в разной степени закрывались от этого экспорта, сохраняя баланс между структурой потребностей и теми реально доступными ресурсами для их удовлетворения, которыми они располагали. Сильнейшим барьером, защищавшим местную («реалистичную») систему потребностей, были сословные и кастовые рамки культуры. Таким барьером, например, было закрыто крестьянство в России. Крестьянину и в голову бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на лошадь и плуг – он до этого ходил в лаптях и играл на самодельной балалайке. Так же в середине ХХ века было защищено население Индии и в большой степени Японии. Позже защитой служил мессианизм национальной идеологии (в СССР, Японии, Китае). Были и другие защиты – у нас, например, осознание смертельной внешней угрозы, формирующей потребности «окопного быта».
При ослаблении этих защит ниже определенного порога происходит, по выражению Маркса, «ускользание национальной почвы» из-под производства потребностей, и они начинают полностью формироваться в эпицентрах мирового капитализма. По замечанию Маркса, такие общества, утратившие свой культурный железный занавес, можно «сравнить с идолопоклонником, чахнущим от болезней христианства».
Этот процесс протекал в СССР начиная с 60-х годов, когда ослабевали указанные выше защиты и мы стали, в общем, «сытым» обществом. Культурные и психологические защиты были обрушены обвально в годы перестройки под ударами всей государственной идеологической машины. При этом новая система потребностей была воспринята населением не на подъеме хозяйства, а при резком сокращении средств для их удовлетворения. Это породило массовое шизофреническое сознание и быстрый регресс хозяйства – с одновременным культурным кризисом и распадом системы солидарных связей. Монолит народа рассыпался на кучу песка, зыбучий конгломерат мельчайших человеческих образований – семей, кланов, шаек.
Когда идеологи и «технологи» планировали и проводили эту акцию, они преследовали, конечно, конкретные политические цели – в соответствии с заказом. Но удар по здоровью страны нанесен несопоставимый с конъюнктурной задачей – создан порочный круг угасания народа. Система потребностей даже при условии ее более или менее продолжительной изоляции обладает инерцией и воспроизводится, причем, возможно, во все более уродливой форме. Поэтому даже если бы удалось каким-то образом вновь поставить эффективные барьеры против «экспорта образов», какой-то новый железный занавес, внутреннее противоречие не было бы решено. Ни само по себе экономическое «закрытие» России, ни появление анклавов общинного строя в ходе нынешней ее архаизации не подрывают воспроизводства «потребностей идолопоклонника». Таким образом, перед нами возникла реальная опасность «зачахнуть» едва ли не в подавляющем большинстве.
В середине 90-х годов теплилась надежда на то, что биологические инстинкты (самосохранения и продолжения рода) поставят достаточно надежный заслон, чтобы преодолеть воздействие нагнетаемых с помощью идеологических СМИ потребностей. Время показало, что эти надежды тщетны – инстинкты без соединения с культурными защитами слишком слабы, чтобы справиться с современной технологией превращения людей в толпу.
Мы затягиваемся в новую «экзистенциальную» ловушку – как и перед революцией начала ХХ века. Вспомним, как она складывалась в тот период. До начала ХХ века почти 90% населения России жили с уравнительным крестьянским мироощущением («архаический аграрный коммунизм»), укрепленным Православием (или уравнительным же исламом). Благодаря этому нашей культуре было чуждо мальтузианство, так что всякому рождавшемуся было гарантировано право на жизнь. Даже при том низком уровне производительных сил, который был обусловлен исторически и географически, ресурсов хватало для жизни растущему населению. И было можно выделять для сравнительно небольшой элиты достаточно средств для развития культуры и науки – создавать потенциал модернизации. Это не вызывало социальной злобы вследствие сильных сословных рамок, так что крестьяне не претендовали на то, чтобы «жить как баре».
В начале ХХ века, под воздействием импортированного зрелого капитализма это устройство стало разваливаться, но тот кризис был разрешен через революцию. Она сделала уклад жизни более уравнительным, но в то же время производительным. Жизнь улучшалась, но поддерживался баланс между ресурсами и потребностями – благодаря сохранению инерции «коммунизма» и наличию психологических и идеологических защит против неадекватных потребностей. На этом этапе так же, как раньше, в культуре не было мальтузианства и стремления к конкуренции, так что население росло и осваивало территорию.
После 60-х годов произошла быстрая урбанизация, и большинство населения обрело тип жизни «среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от советского коммунизма («архаического крестьянского») к западной социал-демократии, а потом и либерализму. В культуре интеллигенции возник компонент социал-дарвинизма и соблазн выиграть в конкуренции – идея борьбы за существование и подавления «слабых». Ведь жить «как на Западе» можно было только создав внутри страны свой «третий мир». Из интеллигенции социал-дарвинизм стал просачиваться в массовое сознание. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) стало ставиться под сомнение – сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 80-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии.
Одновременное снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма архаического (при угасании влияния Православия) изменило общество так, что сегодня, под ударами реформы, оно впало в демографический кризис, обусловленный не только и не столько социальными причинами, сколько мировоззренческими. Еще немного – и новое население России ни по количеству, ни по качеству (типу сознания и мотивации) уже не сможет не только осваивать, но и держать территорию. Молодежь не желает, да и по состоянию здоровья не может ни строить новую Братскую ГЭС, ни служить в армии. Такое население начнет стягиваться к «центрам комфорта», так что весь облик страны будет быстро меняться.
Таким образом, опыт последних десяти лет заставляет нас сформулировать тяжелую гипотезу: русские могли быть большим народом и населять Евразию с одновременным поддержанием высокого уровня культуры и высоким темпом развития только в двух вариантах: при комбинации Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным строем – или при комбинации официального коммунизма с большевизмом и советским строем. При капитализме, хоть либеральном, хоть криминальном, они стянутся в небольшой народ Восточной Европы с утратой статуса державы и высокой культуры.
Выработать новый проект солидарного общества с полноценным универсумом символов – трудная задача, но без этого нас ждет угасание. Для решения этой задачи нам и надо восстановить в памяти и понять проект и реальность советского строя.
1
В примечании автор сообщает, что через несколько лет жулики на комбинате общественного питания МГУ были арестованы и осуждены. Но это сделали не путем прямой демократической акции студентов, а чисто правовым способом – следствие, суд, никакого шума. Забастовщики же, судя по статье, хотели именно прямой демократии: бойкот – забастовка – суд на площади.
