– Он ехал медленно.
– Вы не останавливались?
– Нет… Он медленно ехал, да и не могу же я помнить все с точностью до минуты.
– Что вам сказал Борисов?
– Что командировка намечена на первую половину декабря. Примерно на двенадцатое число, если будет получено подтверждение от фирмы.
– И никаких других вопросов не обсуждали?
– Не помню… Нет.
– Что вы делали, Патронев, после того, как расстались с Борисовым? Расскажите подробно.
– Пошел к приятелю, играл в карты.
– Точнее. Назовите адрес, имена, с какого до какого часа вы там были.
Патронев дал исчерпывающие сведения о трех партнерах по покеру – начали около восьми, кончили около двенадцати, – потом он на такси поехал домой.
– Такси вызвали по телефону?
– Нет, на улице поймал. После двенадцати в центре нетрудно найти такси.
– Номер машины помните? – Нет.
– Куда вы поехали?
– Домой.
– Вас кто-нибудь видел?
– Вряд ли… Никто, наверно. Поздно было. В лучшем случае соседи слышали, как я вернулся.
– Во сколько вы были дома?
– Около половины первого.
– Значит, у вас нет свидетелей, которые могли бы подтвердить, что вы после двенадцати ночи находились дома?
– Нет.
– Вскрытие показало, что смерть Борисова наступила между часом и половиной второго ночи. На это время у вас нет алиби.
Патронев, вздрогнув, растерянно посмотрел на меня, словно получил неожиданный удар. Именно такого эффекта я и хотел добиться своей репликой. Реакция у него была естественная – реакция растерянного и испуганного человека, не знающего, чем ему ответить на этот удар. Ничего более.
Я взглянул на Троянского. Он впился глазами в Патронева. Суровое лицо, проницательный взор, от которого не укроется никакая ложь.
Я сознательно перенес время смерти Борисова на два часа вперед. Патронев не желал говорить о том, что могло объяснить душевное состояние Ангела. А теперь ему поневоле приходилось выбирать: либо молчать и тем самым подтвердить обвинение в том, что он виновник смерти Борисова, либо откровенно признаться, что в их последнем разговоре могло послужить толчком для трагического решения Ангела.
Он быстро овладел собой. На лице его изобразилось огорчение. Осторожность и самообладание человека, чувствующего себя в безопасности, окончательно испарилось. За огорченно-обиженным выражением он не в силах был скрыть охватившего его страха. Если он не виноват в смерти Борисова, самообладание снова вернется к нему, но пока он потерял уверенность в себе: прямого обвинения в убийстве он не ожидал.
– Как вы понимаете, Патронев, следствию необходимо установить степень вашего участия в происшествии на даче. Вот почему еще раз предлагаю вам быть до конца откровенным и рассказать все от начала до конца, ничего не утаивая, – это в ваших интересах. Обо всем, что произошло между вами и Борисовым после того, как вы уехали из гаража.
Наступило продолжительное молчание. И тут Троянский сделал то, что может сделать лишь человек с его интуицией и опытом, тот, перед кем сотни раз сидел вот так другой человек, охваченный сомнениями и раздумьями о том, какой ему выбрать путь. Именно Троянский произнес решающие слова:
– Расскажите, Патронев, расскажите все подробно – поверьте, это для вас самое лучшее…
Суровый Троянский был сейчас мягок и заботлив, как отец родной… При других обстоятельствах можно было воспринять этот доброжелательный тон как насмешку, и я боялся, что так и будет, но, видно, Патронев чувствовал себя так, словно его врасплох застали голым. Еще несколько секунд напряженного молчания, и он сдался.
– Хорошо… Только это в двух словах не расскажешь…
И Патронев не спеша и, похоже, вполне откровенно рассказал историю, начавшуюся в августе в Созополе. Он участвовал в ней, не думая о последствиях, без угрызений совести, уверенный в том, что ему все позволено. Совместные валютные махинации – общее преступление – не сделали его осторожным. Наоборот, ему, цинику, это представлялось средством, которое надо использовать, чтобы подавить недовольство Борисова, который был оскорблен в своих отцовских чувствах. Все это кончилось последним памятным разговором в машине по дороге от гаража Спиридона Спасова к стадиону.
– Ангел категорически потребовал, чтобы я порвал с его дочерью. Сказал, что предупреждает меня в последний раз. Я ответил, как и раньше, что он не имеет права вмешиваться в ее жизнь, она уже совершеннолетняя и ей нужен мужчина… Если не я, будет другой. Можно привести тысячи примеров подобных связей, в них нет ничего ненормального. Ненормально его отношение к этому… Он точно не слышал меня. Я много раз говорил то же самое, но он жил как во сне и никак не мог проснуться. Это
