общими силами разогнали и через несколько минут аврал закончился. Засыпая, я снова слышал:
— Видишь, старый черт, я тебе говорила, что-нибудь придумай! Жену крысы съедают, а он спит как боров! У, чтоб ты скис!
— Бу, бу, бу, — успокоительно бубнил в ответ «старый».
Долго ли я спал, не знаю, но проснулся снова от какого-то замогильного воя, идущего теперь откуда- то снизу. Поблизости кто-то чиркал зажигалкой, шуршал бумагой и тихо, но негодующе бормотал.
— Кто это тут воете — раздался сбоку сонный голос Воробьянина, свидетельствующий что тетя Женя на этот раз ни при чем.
— Проклятый кот спер у меня колбасу и еще кричит, эдакая сволочь! — ответил из темноты густой бас Миловидова.
Нашу колбасу, предназначенную на завтрак, я оставил в мисочке, на сундуке, накрыв ее тарелкой и сверху положил довольно тяжелый камень в уверенности, что крысы его не сдвинут. Но кот иное дело. Высунув руку из-под москитника, я пошарил по сундуку и с грустью убедился, что там осталась только пустая мисочка. Машинально я ее поднял и сейчас же с проклятиями бросил на землю: она была до такой степени облеплена муравьями, что казалась живой.
Нужно сказать, что этот неизвестно откуда появлявшийся кот, сделался подлинным бичом нашей жизни: совершенно не интересуясь крысами, или боясь с ними связываться, он артистически находил и поедал то у одного, то у другого спрятанную на утро еду. Только месяц спустя его удалось поймать в специально приготовленную ловушку и ликвидировать.
Однако в эту ночь кот благополучно ограбил всех, кого хотел, и наевшись до отвала отправился восвояси. Наступившую наконец тишину нарушал только душераздирающий храп мадам Шашиной, но к этому явлению мы уже имели время привыкнуть в школе и потому над «Собачьей Радостью» вновь воцарился безмятежный и вполне коллективный сон.
— Марго… Марго! Капает! — услышал я, просыпаясь, взволнованный голос Шашина. — Вот черт-те драл! Марго! Течет!
Богатырский храп на восточной стороне навеса оборвался и его сменило продолжительное плямканье. Я прислушался: дождь шел уже вовсю и через минуту царящая вокруг темнота наполнилась оханьями дам и проклятиями мужчин.
Большой навес не протекал, очевидно именно там жили наши предшественники, и потому у Раппов и у Миловидовых все обстояло более или менее благополучно, лишь кое-кому пришлось отодвинуть свои постели от края. Зато клетку дождь прохлестывал почти насквозь и при частых вспышках молний было видно, как ее обитатели белыми привидениями двигались вдоль своего частокола, распиная на нем одеяла, плащи и иное подручное тряпье.
У нас было хуже всего. Над Воробьяниными крыша протекала в нескольких местах, но по счастливой случайности на них самих не текло и потому «старый», придя в отличное настроение и не слушая причитаний тети Жени, устроился поудобней и принялся подавать советы соседям. На постель Шашиных хлестало, как из пожарной кишки, и тщетно они ее таскали из стороны в сторону в поисках какого-либо непромокаемого места под крышей.
Что касается моего апартамента, вначале дело ограничивалось лишь легкой капелью в одном, по счастью ничем не занятом углу, а благодаря сделанному мною плетню, дождь не забивал и снаружи. Умиротворенно подумав, что жизнь в Парагвае не так уж плоха, если самому не плошать, я собирался снова заснуть, как вдруг поток холодной воды хлынул нам с женой на ноги. Сорвавшись с места, я при помощи электрического фонарика сразу обнаружил причину катастрофы: скат соседней крыши обрывался в полуметре от края постели и едва солома намокла, каскады воды потекли на наше пальмовое ложе, заливая его почти до половины. На следующий день я подвесил между крышами железный жолоб, который в дальнейшем отводил дождевые хляби в сторону. Но в эту богатую приключениями ночь нам с женой оставалось только свернуться калачиками на той половине постели, куда не достигал водопад.
Ливень, между тем, хлестал с нарастающей силой и вскоре пол нашего навеса, который оказался немного ниже других, превратился в озеро: вода текла на него со всех сторон.
Меня это новое бедствие не застало врасплох, ибо в предвидении такой возможности я еще с вечера поставил все наши вещи на довольно высокие подставки. Но радужному настроению Воробьянина пришел внезапный конец: наскоро навалив свое уплывающее имущество на постели, ему и Шашину пришлось вылезать наружу и под проливным дождем окапываться отводной канавой.
Наученные этим горьким опытом, в ближайшие дни мы произвели в своих жилищах все доступные нам реформы: залатали крыши, повысили уровень полов, окопали свою жилплощадь канавами, стены под большим навесом обмазали глиной, а обитатели клетки и Шашины, по моему примеру, загородились пальмовыми плетнями.
Умеренный украинский климат
Дел, и притом самых насущных, не терпящих отлагательства, над нами с первого же дня нависла целая уйма.
Прежде всего, надо было рыть колодцы, так как воды в роднике хронически не хватало и первое время ее у нас, как было и у менонитов в Чако, раздавали по порциям, да и то лишь для питья, а для умывания каждый должен был добывать ее сам, кто где мог.
Нужно было также рубить в лесу деревья и заготовлять строительные материалы для всевозможных хозяйственных построек, соорудить печь для выпечки хлеба, предварительно самим же сделав для нее кирпичи, построить столовую, кухню, курятник, свинарник и загон для скота, пропалывать все плантации, собирать портившийся хлопок, подготовить поле для огорода, починить во многих местах изгородь, проложить внутреннюю дорогу между чакрами, привести в порядок лесную, ведущую к железнодорожной станции, и совершить еще великое множество более мелких, но столь же необходимых работ.
В колонии было тридцать два мужчины, но заниматься всем этим могли далеко не все. Керманов вел общее руководство и был поглощен хозяйственно-административными делами; полковники Рапп и Прокопович, не столько в силу своих «чиновничьих» обязанностей, сколько по старости и инвалидности, в расчет тоже не шли; поручик Яцевич был мастер на все руки и потому его завалили специальной работой: целые дни он пилил, строгал, ковал, клепал и чинил все в чем являлась надобность. Капитан Богданов был занят исключительно огородом, с которым, при недостатке воды и избытке всевозможных вредителей, управиться было нелегко; корнет Щедрин был конюхом, а поручик Колесников «быкадором»: они должны были заботиться о лошадях и волах, заготовлять им корм, возить на них всевозможные хозяйственные материалы и грузы, доставлять в колонию воду и т. п. Кто-нибудь один ежедневно назначался «кухонным мужиком» и обслуживал кухню.
Помимо этого существовали: секретарь колонии, он же переводчик и «чиновник для особых поручений», шорник (по совместительству и сапожник) и фельдшер. Эти трое, хотя и выходили в поле и в лес на общих основаниях, нередко должны были отвлекаться для исполнения своих специальных обязанностей. Кроме того, всегда находился кто-либо поранившийся на работе или временно выведенный из строя акклиматизационными болезнями, укусами насекомых и т. п., следовательно в общественных работах регулярно и ежедневно принимало участие не больше двадцати двух человек.
Работали, притом очень самоотверженно, и дамы; они готовили на всех еду, мыли посуду, обстирывали и обшивали всю колонию и сверх того нередко выходили на уборку хлопка и на другие легкие полевые работы.
На те или иные отрасли работ Керманов назначал наряд с вечера. При этом обычно принималось во внимание — кто к какой работе был подготовлен своей прошлой практикой или же успел в ней поднатореть уже на месте. Таким образом, более или менее постоянный состав назначался на полевые работы, на рубку леса и на постройки.
Курьезной и вместе с тем весьма показательной оказалась судьба молодого Раппа, сына нашего завхоза. Перед самым отъездом в Парагвай, он окончил в Бельгии агрономический факультет, и хотя не имел практики, все же в вопросах сельского хозяйства смыслил гораздо больше, чем все другие. Керманов
