Козельские и карачевские дружинники разошлись между тем по двору и вступили в оживленные разговоры. Лукин, как бы прогуливаясь, обошел двор, прощупал взглядом все закоулки, но ничего подозрительного не заметил. Когда он заканчивал круг, из дома вышел княжич Святослав и, увидя, что гости поставили своих коней прямо у крыльца, понял, что им сделано важное упущение: лошадей следовало, конечно, отослать подальше, а это было невозможно, ибо в конюшнях и на заднем дворе карачевские коневоды сразу обнаружили бы засаду. С минуту подумав, княжич подозвал одного из своих дружинников, вполголоса отдал ему какое-то распоряжение и возвратился в хоромы.
Дружинник послонялся немного по двору, кое с кем перемолвился словом, а потом, будто невзначай, подошел к воротам и начал было закрывать их. Но не спускавший с пего глаз Лукин загородил ему дорогу.
– Почто ворота зачиняешь? – насмешливо спросил он.– Али опасаешься, что войско ваше со двора утечет?
– А тебе что?– огрызнулся дружинник.– Велено мне, вот и зачиняю!
– Кем это велено?
– А хотя бы княжичем нашим.
– Покуда здесь находится князь наш и государь заемли Карачевской, его воля тут всех выше. А от него не было приказу ворота зачинять!
Дружинник замялся в явной нерешимости. Видя это, Лукин примирительно добавил:
– Для вашей же пользы говорю. Сейчас поглядишь, как нам открытые ворота спонадобятся.
Действительно, через несколько минут во двор въехала телега с лежавшей на ней сорокаведерной бочкой.
– Эй, ребята!– крикнул Лукин,– Князь Василей Пантелеич жалует вас бочкой горелки! Скатывай ее наземь в угощайся, кто в Бога верует!
Козельцы не заставили себя уговаривать, и скоро ковш с крепкой водкой заходили по рукам. Когда, часа через пол, княжич Святослав, заслышав снаружи пение и крики, вышел на крыльцо, он в первый момент едва но задохнулся от гнева. Но узнавши, в чем дело, и заметив, что карачевские тоже вдребезги пьяны,– не только успокоился, но и обрадовался.
«Эк ладно все обернулось,– подумал он.– Карачевцы напились, кажись, все до единого, и теперь мы с Василием схотим, то и сделаем. Сам пособил нам своею бочкой!» Постояв на крыльце и с поощрительным видом полюбовавшись идущей во дворе гульбой, Святослав Титович снова ушел в хоромы.
Василия и его спутников между тем провели в трапезную, где их встретила хозяйка, княгиня Дарья Александровна,– женщина лет пятидесяти, слегка располневшая, но моложавая. Лицо се было бледно, и в глазах, казалось, застыл испуг. Когда же Василий, почтительно поздоровавшись с тетушкой, поднес ей драгоценную застежку и пару серег с крупными брильянтами, она, пролепетав несколько слов благодарности, залилась вдруг слезами и, сославшись на сильное недомогание, покинула трапезную. Наступившее неловкое молчание нарушил Андрей Мстиславич.
– Сестрице со вчерашнего дня неможется,– сказал он, только и поднялась с постели, чтобы тебя достойно принять, братанич дорогой! Да вот, видать, от жары сомлела.
– Ну, стоило ли,– пробормотал Василий, который за всем этим начал чувствовать что-то неладное,– я ведь человек свой…
– Ты уж извини ее, Василей Пантелеич,– деревянным голосом сказал каязь Тит.– Мы уж тогда сами, без хозяйки… Сделай милость, выпей да закуси с дороги, а о Делах после потолкуем.
Слуги наполнили кубки, однако никто не пил, ожидая слова хозяина. Ему следовало поднять здравицу за Василия Пантелеймоновича, как за старшего из князей, но ввиду предстоящего разговора Тит Мстиславич не находил в себе силы на подобное лицемерие и мрачно молчал.
– Ну, что ж, выпьем за дорогих гостей,– наконец выдавил он,– за то, чтобы все дела промеж пас решались миром и цвела бы наша родная земля.
Услышав эту здравицу, карачевцы недоуменно переглянулись, а лицо Василия сразу нахмурилось. Но он сейчас же взял себя в руки и первым осушил свой кубок. Все остальные последовали его примеру. Слуги снова наполняли чарки, но беседа не налаживалась и к закускам почти никто не притрагивался.
– Что
Карачевцы ожидали, что Тит Мстиславич станет уговаривать их князя остаться на ночлег, но в нарушение всех обычаев гостеприимства он этого не сделал, а лишь сказал, ни на кого не глядя:
– Ну, коли так, можно и о делах…– и приказал слугам убрать со стола и больше не возвращаться.
Вскоре в трапезной, кроме Василия и четверых его дворян, остались князья Мстиславичи, человек шесть их приближенных, звенигородский архимандрит Зосима и пятеро княжичей. Из последних выделялся саженным ростом и богатырским сложением двадцатилетний Федор Звенигородский. Младший брат его, Иван, совсем еще юноша, тоже был высок и крепок, тогда как из троих козельских княжичей только младший, Федор, обладал вышесредним ростом и приятной внешностью.
За стол сели все старшие, остальные разместились на боковых лавках, а кто и стоя. Никита, давно понявший, что здесь назревает что-то весьма серьезное, стал, вместе с Софоновым, за спиной Василия, по бокам которого сидели боярин Тютин и воевода Гринев, а прямо напротив, через стол,– князь Андрей Мстиславич.
– Ну, начнем,– сказал Василии, после того как все заняли свои места и архимандрит прочел краткую молитву.– Коли я правильно понял, наиболее всего тебя, Тит Мстиславич, и тебя, Андрей Мстиславич, заботит судьба молодших сынов ваших. Всем ведомо, что, по обычаю, каждый удельный князь сам печется о детях своих и устраивает их, как может, на землях своего княжества. А посему мог бы я вам сказать, что не моя это печаль и не мое дело. Однако думаю и скажу иное: желая быть вам добрым родичем, а такоже блюдя волю деда моего, завещавшего нам жить меж собою дружно и без раздоров,– готов я от себя выделить младший княжичам вашим добрые вотчины, дабы всякий из них володел своим городом. Ивану твоему, Тит Мстяславич, полагаю дать город Серпейск с уездом, а Ивану Звенигородскому – город Кроны. Вотчичи ваши по отцам наследуют Козельск в Звеиигород, стало быть, из возрастных остается Федор Козельский. И его не забуду. Жду, что невдолго будут у меня новые земли, а коли то не сбудется,– дам ему город Лихвин. С тем каждый из сынов ваших будет не простым вотчинником, а князем, как подобает всякому отпрыску высокого рода нашего. Однако же, как разумеется из духовной грамоты князя Мстислава Михайловича, которая для нас всех есть нерушимый закон,– все эти новые Княжества остаются частями единой Карачевской земли, и их князья не выходят из воли общего государя – великого князя Карачевского. Мыслю, что такое решение всем вам будет по сердцу и закрепит промеж нас доброе согласие. А ежели имеются у вас еще какие пожелания,– готов их выслушать.
Можно было ожидать, что беспримерная щедрость Василия вызовет со стороны молодых князей и их отцов поток благодарностей. Однако, вместо них, последовало гробовое молчание. Тит Мстиславич, совершенно уничтоженный царским великодушием преданного им племянника, сидел растерянный и бледный. Но вес глаза были устремлены на него, а среди приближенных Василия все явственнее слышался ропот возмущения. Молчать дальше было невозможно, и князь Тит, с таким чувством, словно бросается в бездонную пропасть, забормотал:
– На добром слове тебе спасибо, Василей Пантелеич. Нам бы, вестимо, лучшего и желать нечего… Только, видишь ты, какое тут дело… Все, брат, по-иному теперь оборачивается.
