— А что, собственно говоря, могло быть особенного? Господа из тех, кто регулярно совершает деловые поездки. Трое мужчин среднего возраста. Двое сидели впереди, один — сзади.
— Подумайте еще. Припомните поточнее. Ничего особенного?
— Стоп, минуточку! Припоминаю: двое, те, что сидели впереди, вышли из машины, чтобы показать мне дефект, а тот, что сидел сзади, остался в машине. Он был укрыт дорожным пледом, хотя в машине было довольно тепло. Двое других сняли с себя пальто и стояли передо мной в темных костюмах. Да, действительно, плед — это довольно странно. При проверке документов он сказал что-то про грипп, пожаловался, что его знобит.
— А что на нем было надето — пальто и костюм?
— Под пледом ничего этого не было видно — он был укрыт им до подбородка.
Когда по звонку к Эрхарду Холле приходят Вернер и Йохен, он встречает их ликующим возгласом:
— Представьте себе, один из бандитов пострадал — подпалил-таки шкуру! Если наша версия с «фиатом» верна, то против одного из троих господ у нас есть улики. Стоит теперь подключить прокуратуру?
Вернер отвечает:
— С точки зрения закона это никогда не может помешать. Но сейчас? С какой целью?
— Послать ходатайство о розыске в Западный Берлин.
— Да ты что? Я не советую. Нужно отдать должное твоей старательности, но улик и теперь недостаточно. Кроме того, в деле доктора Баума — профессора Штамма мы все еще бродим в потемках. Чего ты ждешь от ходатайства о розыске, если здесь действительно приложило руку ЦРУ? Мы только приподнимем им завесу над тем, чего они не знают. Пусть они делают это сами, если им нужно.
— И сколько мне еще ждать? Должен же я наконец представить результаты следствия?
— Все правильно. Только не забывай: один терпеливый человек лучше десяти торопливых. Через кузину Йохена Штамм предложил нам сыграть партию го. Что скрывается за этим? Это хороший шанс, и мы не имеем права отнимать его ни у него, ни у себя!
Пароль прозвучал. На аппаратуре одного из специалистов они еще раз прослушивают пленку, на которой записано то клацанье фишек, когда Йохен демонстрировал маниакальную привычку доктора Баума. И теперь Йохену приходится дважды повторить эту имитацию: один раз с керамическими фишками, найденными на месте преступления, а другой раз с костяными — вреде тех, что оставила ему кузина во время своего визита. Сравнив звуки, они приходят к выводу: в прежние времена использовались фишки из слоновой кости. Все, кажется, ясно. Но вдруг Холле берет оторопь и он недоверчиво спрашивает:
— Извините, до сих пор у нас была только одна фишка из слоновой кости — та, которую оставила Виола. А теперь Йохен держит в руке целых т{и таких фишки. Может, соизволите объяснить, откуда они взялись?
Вернер и Йохен, ухмыляясь, смотрят друг на друга. Вернер толкает Йохена в бок:
— Ну, объясни ему, что припасено у нас на последней руке[45].
— Эти фишки я стащил у Баума. Когда я играл с ним первую партию, у меня возникло неясное предчувствие, что эти штучки когда-нибудь могут пригодиться. И вот, едва он вышел из комнаты, я запустил руку в шкатулку…
— Так ведь он должен был заметить, что у него не хватает фишек!
Вернер смеется:
— Тебе, пожалуй, тоже стоило бы научиться играть в го. Тогда бы ты знал, что в партии никогда не используются все фишки. Их свыше трех сотен. В девяносто девяти партиях из ста остается еще но горсти черных и белых фишек.
— Что ж, спасибо, — говорит Эрхард Холле.
Йохен пододвигает ему фишки:
— Поскольку они у меня уже столько лет, то стали моей собственностью. И я великодушно дарю их тебе. Как вещественное доказательство и как символ твоей любви к порядку.
Теперь в конверте пять фишек — целая небольшая коллекция. Вернер опять задумывается:
— Почему, черт возьми, в сумке Виолы Неблинг фишки из слоновой кости, а у автострады — фарфоровые?
На это Эрхард Холле отвечает иронической усмешкой:
— Мне кажется, го развивает логическое мышление.
Он протягивает Вернеру свой рабочий блокнот, где записано: «Почему у трупа фарфоровые фишки? Слоновая кость горит!!!»
24
Подготовка Мастера Глаза была завершена, но — удивительное дело! — это ничуть не взволновало его. Во всем он был немцем до мозга костей, основательным и серьезным, иногда даже чересчур, однако старых немецких обычаев не признавал. Когда после успешно выдержанного на детекторе лжи экзамена и нашей пальбы на радостях в тире я, как при посвящении в рыцари, торжественно вручил ему пистолет, он совершенно равнодушно, ни в малейшей степени не ощутив символичности момента, запихнул его себе в карман, будто ключи от квартиры. И это была не последняя загадка, которую мне задал Мастер Глаз.
На вечер у нас ничего не планировалось. Мы оба были свободны. Тем не менее я волновался, как перед дебютом. До обеда я спихнул все наиболее срочные канцелярские дела и, как только ушел денщик, которого мне было положено иметь по штату, поставил доску для го на каминную плиту. Свободный вечер я хотел использовать для того, чтобы наконец как следует прощупать Мастера Глаза. После всех пройденных этапов я радовался предстоящей партии с ним. Когда я увидел перед собой доску, расчерченную на клетки девятнадцатью вертикальными и девятнадцатью горизонтальными линиями, меня вновь охватила эта глупая лихорадка, и я запустил руку в шкатулку. Как чудесно, словно живые, скользили в руке искусно выточенные фишки! И в этот момент зазвонил телефон.
Новость меня ошеломила: даже учитывая особый характер нашей резидентуры, она имела привкус сенсации — ОН, всем мастерам мастер, старых! Аллен, который в течение стольких лет стоял у дирижерского пульта в Лэнгли и дирижировал оркестром из 16 тысяч разбросанных по всему свету музыкантов, либо услышал у нас фальшивый звук, либо захотел разучить с нами что-то новое. Во всяком случае, ОН уже приближался на самолете к Западному Берлину.
Вскоре последовало официальное подтверждение. Сердитый голос шефа, который, казалось, исходил из его больного желудка, произнес:
— Господин Баум, я полагаю, у вас нет неотложных дел?
— Так точно, шеф.
— Тогда вы в моем распоряжении. Поразмыслите над тем, нет ли ничего тревожного в выпавшей на нашу долю высокой чести: ОН прибывает лично, ОН хочет поговорить со мной. На первый день, после обеда, назначен прием в комендатуре. Обычный идиотский маскарад. Вам приглашение доставит посыльный. Вечерний костюм на послеобеденное время — провинциальные идиоты! Прошу вас быть вовремя!
— Разумеется, шеф.
Шеф любил подавлять авторитетом, и я постоянно подыгрывал ему, услаждая его безмерное самолюбие: «Так точно, шеф!», «Как прикажете, шеф!», «Согласно вашему указанию, шеф!».
Интерьер парадных залов комендатуры производил несколько таинственное впечатление. Высокие окна завесили портьерами, но солнечный спет пробивался во все щели. Свет праздничных люстр и бра, прожектора фото- и кинорепортеров создавали невыносимую жару. Господа и дамы в темных костюмах и вечерних платьях потели, как батраки на хлопковых полях Южной Каролины. Мероприятие носило характер небольшого официального приема. Присутствовали главным образом представители американской
