Город отстою. Мыслю, налегке идут татары, скорой ратью…
— Уходи, княже, в безопасное место, — поддержал воеводу Антоний. — В Копорье уходи. Там серебряная казна, там ратники Федора. Пересидишь беду за каменными стенами — сильным вернешься!
Дмитрий Александрович понимал, что совет ближних людей — единственно верный, но медлил с решеньем. Нестерпимо больно было отказываться от всего, что с такими трудами достигнуто, снова превращаться в князя-изгоя. Что-то он не додумал, чего-то не предусмотрел, властвуя вот уже шестой год над Владимиром…
«Не с того ли рассыпалось великое княженье, как ветхий жердевой амбар под ветром, что не было у него крепкой опоры? — размышлял Дмитрий. — Но где ее искать, эту опору? В князьях? Нет, удельные князья боятся сильного великого князя пуще татарина… В боярах? Тоже нет! Ни до чего им нет дела, кроме собственных вотчин да богатства. На общерусское дело их палками не выгонишь, засели в своих селах, как медведи в берлоге… В городах? Но бессильны пока горожане, хоть и тянутся в душе к великому князю. Ослабли сами города после Батыева погрома, до сих пор подняться не могут… Тогда кто же? Знаю, что дружинники, слуги военные, землю из рук моих получившие, тверды в своей верности. Но сколько их? Горстка малая! Больше нужно дружинников на землю испомещать, своих отчинных владений на то не жалеть, пустить в раздачу все новоприбылые земли. Но немалое время потребуется, чтобы сильное сословие слуг военных окружило крепкой стеной великокняжеский стол. Не на годы тут придется счет вести — на десятилетия! Поэтому верно советуют Иван и Антоний: переждать беду. Под великим князем нет крепкой опоры, но ведь и за Городецким Андреем, как уйдут татары, тоже — голо! Сейчас-то удельные князья за него, а надолго ли? Переждать! Переждать! Пусть тяжело, пусть обидно, пусть стыдно перед людьми, но иначе нельзя!..»
И Дмитрий Александрович объявил свою волю:
— Быть по сему! Отъезжаю с семьей в Копорье. Готовь обоз, Лаврентий. А ты, Антоний, посылай гонцов в Псков, к князю Довмонту, и в Новгород, к доброхотам моим. И воеводу Федора в Копорье извести, что — еду, пусть ждет! И поспешайте, поспешайте! Если понадоблюсь, я — у княгини…
…Великая княгиня Евпраксия не была избалована вниманием мужа. Все в хлопотах, все в разъездах князь Дмитрий! Звали его великокняжеские заботы то в столицу, то в неспокойный Новгород, то к ордынскому рубежу, а последние годы — к Варяжскому морю, в новый град Копорье. В отчем Переяславле Дмитрий бывал наездами, не подолгу. Приедет, приголубит жену, приласкает детей и снова — в дальнюю дорогу, на долгие месяцы.
Но Евпраксия на судьбу не роптала. Мужа дал ей бог молодого, пригожего, ласкового. А что в переяславском дворце все одна да одна, так на то женская доля: мужа ждать, о детишках радеть, дом вести…
Дети скучать не давали. Четверо их было, хоть со дня светлого свадебного пира только-только пошел восьмой год. Старшему, Ивану, уже шестое лето сравнялось. Весь в отца: рослый, сероглазый. Младшенький Александр — тот в мать, помягче брата, поласковее. Но тоже к мужеским забавам тянется, потешным мечом в горенке размахивает. А сойдутся вдвоем, бой настоящий! Хоть и затуплены мечи по наказу княгини, но все же боязно, глаз да глаз нужен! С сыновьями всегда так: сызмалетства тревоги, а вырастут — тревоги втрое. Иное дело дочери. Двое их у Евпраксии, погодки Анюта и Дуняша. Румяные, пухлявые, спокойные. Младшенькой третий год пошел, только-только от груди отняла. Жить бы да радоваться: все, слава богу, здоровы… Вот только бы муж любимый, Дмитрий, почаще навещал. Нынешней зимой больше месяца живет в Переяславле, а видит его Евпраксия все равно не часто. Сегодня тоже засиделся за делами допоздна. Сумерки во дворе, а его все нет.
Княгиня подняла голову от рукоделья, привычно окинула взглядом ложницу. Анюта и Дуняша катали по ковру мячик, сшитый из разноцветных шелковых лоскутков. Сыновья затеяли шумную возню. Иван, повалив младшего брата на пол, прижал его коленом и требовал, возбужденно сопя:
— Проси пощады, татарин! Проси!
Евпраксия видела, что младшенький вот-вот готов расплакаться, и приподнялась со скамейки, чтобы вмешаться в ребячью ссору. Но за дверью послышались знакомые тяжелые шаги.
Вошел Дмитрий Александрович. Лицо его было хмурым, озабоченным. Евпраксия поняла, что явился он не с доброй вестью, однако, скрывая тревогу, сначала поклонилась, по обычаю, в пояс, как приветствуют хозяина дома:
— Будь здрав, господин наш Дмитрий Александрович!
Дмитрий подошел, ласково провел ладонью по волосам жены, шепнул на ухо, чтоб дети не слышали:
— Сегодня ж ночью отъезжаем из Переяславля. Татары идут! Соберись сама в дорогу, собери детей. Когда обоз приготовят, Лаврентий зайдет за тобой. С богом! — предупреждая вопросы, закончил Дмитрий. — А мне недосуг, дел разных перед отъездом невпроворот…
Глубокой ночью от княжеского дворца тронулся обоз, окруженный молчаливыми дружинниками. Сильные кони быстро пронесли сани по пустынным улицам. Предупрежденная стража распахнула створки городских ворот.
Прощай, Переяславль!
А черная татарская волна катилась по Руси.
Катилась, захлестывая и сметая с лика земли села и деревни, погосты и починки. Катилась, разбиваясь брызгами о крепкие стены городов и обтекая их, как обтекает бешеная половодная вода гранитные утесы. Ордынцы на этот раз пришли налегке, без осадных машин-пороков, и под крепостями не задерживались.
Татарские всадники лютовали под Владимиром, под Суздалем, под Юрьевом, под Переяславлем, под Тверью. От нашествия пострадали и владенья Константина Борисовича Ростовского, давнишнего друга и союзника князя Андрея: татары не разбирали ни своих, ни чужих. Из Ростовского княжества они увели тысячи пленников, вырезали или угнали весь скот.
Напрасно Константин Борисович жаловался на разоренье темнику Алчедаю, чьи люди воевали к северу от Клязьмы. «То дикие люди, из кочевых орд, — насмешливо улыбаясь, объяснил толмач- переводчик. — Где им понять, какая земля за князя Андрея, а какая за ханского ослушника Дмитрия? Тебя же, князь, никто не тронет. Ты под защитой ханского ярлыка…»
То был год от сотворенья мира шесть тесяч семьсот восемьдесят девятый, под которым летописцы скорбно сообщали: «Татары испустошили грады и волости. Села и погосты, монастыри и церкви пограбили, книги и всякое узорочье с собой увезли. Многих же людей побили, а иные от мороза померли, хоронясь в лесах. Все то зло сотворил князь Андрей со своим Семеном Тонильевичем, добиваясь княженья великого не по старейшинству…»
Князь Андрей Александрович с конной дружиной и отборной татарской тысячей из тумена Кавгадыя гнался за обозом Дмитрия. Каждый всадник вел за собой двух запасных коней. Переходы были длинными и стремительными. В придорожных селах татары почти не задерживались для грабежей: за поимку великого князя тысячнику и сотникам была обещана большая награда. Сам Андрей был уверен в успехе. Ведь погоню вел боярин Семен Тонильевич, лютый враг Дмитрия, исходивший Русь из конца в конец и знавший все тропинки в лесах!
Прямые следы Дмитрия обнаружились за Тверью. Люди, допрошенные Семеном Тонильевичем, единодушно показали, что великокняжеский обоз свернул на новгородскую дорогу, к городу Торжку.
Но в Торжке настигнуть великого князя не удалось. Он уже миновал город и скрылся в новгородских лесах, где найти его было не легче, чем иголку в стоге сена. К тому же начавшийся снегопад замел следы…
Андрей скрипел зубами от злобы. Спасся на этот раз брат Дмитрий! Семен Тонильевич поехал дальше, в Новгород, чтобы упредить новгородские власти о гневе Городецкого князя, если в Новгороде примут беглецов с честью. Андрей приказал заворачивать коней.
Возвращался Андрей по разоренной, опаленной пожарами земле. Пепел кружился над безлюдными полями. Вороны терзали трупы на дорогах. Сытые волки лениво отбегали за придорожные кусты и ждали, пока проедет рать, чтобы продолжить свой страшный пир.
