Он застал Копорье почти пустым: ни переяславских пленных, ни серебряной казны в городе уже не было. Ратники Якова Дмитриевича разогнали немногочисленных сторожей из местных жителей-водчан, нанятых князем Довмонтом караулить ворота и земляную тюрьму, освободили наместника и его людей. Больше в Копорье посаднику делать было нечего — опоздал!
Давая выход своей ярости, Яков Дмитриевич приказал разрушить город. В жарком пламени пожара рухнули постройки. Каменные стены и башни новгородцы дробили железными ломами и раскидывали обломки по окрестным полям. Валы срывали лопатами, пересыпая землю в ров.
Снова опустел копорский утес. Только через полтора десятка лет вернулись на него люди, чтобы поднять из развалин новую крепость…
…Но не пришлось Андрею Александровичу обосноваться в Новгороде. Грамота Семена Тонильевича сорвала его с места. «Поспеши в стольный Владимир, господин, — настаивал тот, — ибо брат твой старейший князь Дмитрий вернулся в Переяславль и собирает рать многую, и отовсюду сходятся к нему люди многие!»
Андрей вытребовал у новгородских властей войско для охраны и вместе с обоими посадниками, Семеном Михайловичем и Яковом Дмитриевичем — двинулся в Низовскую землю. Новгородцев он отпустил только возле Владимира, почувствовав себя в безопасности.
Закипала на Руси новая усобица. От города к городу, от села к селу скакали гонцы, сзывая людей в рати. Из Переяславля были гонцы и из Владимира, от бывшего великого князя Дмитрия Александровича и от нового великого князя Андрея Александровича. И те, и другие грозили великокняжеским гневом; и те, и другие ссылались на ханские ярлыки, а какой ярлык сильнее — Менгу-Тимура или Тудаменгу — простые люди не знали. Выходило, что два великих князя теперь на Руси, Дмитрий и Андрей Александровичи!
И все-таки больше городов склонялось на сторону Дмитрия. Привыкли уже люди к старшему Александровичу, да и простить не могли Андрею татарской рати. По всему выходило, что пересиливал опять князь Дмитрий.
Так и сидели: Дмитрий — в отчем Переяславле, Андрей — в стольном Владимире. И не было ни у того, ни у другого силы, чтобы окончательно склонить Русь на свою сторону.
Первым не вытерпел противостояния Андрей Александрович. Дождливой июльской ночью он покинул столицу и отъехал со своим приспешником Семеном Тонильевичем в Орду. Снова жаловался Андрей хану Тудаменгу на старшего брата, обвиняя его тяжкими винами: не желает будто бы Дмитрий повиноваться ханскому ярлыку и даней будто бы платить не хочет…
Снова двинулись из степей к русским границам неисчислимые татарские тумены…
Но дадим слово летописцу, бесстрастно описавшему причины и исход новой татарской рати:
«В лето шесть тысяч семьсот девяностое князь Андрей Александрович привел другую рать татарскую на брата на великого князя Дмитрия, Турантемиря и Алына, а с ними в воеводах Семен Тонильевич.
И татары, придя в Русь, много зла сотворили в Суздальской земле, яко же и прежде в мимошедшее лето сотворили христианам.
А князь великий Дмитрий с княгинею и с детьми, и со всем двором, и с дружиною, и с казной, не терпя насилья татарского над землей своею, ушел к темнику Ногаю в Кипчакскую Орду. Ногай же послушался его и держал его в чести…»
…Перевернулась еще одна страница истории многострадальной Русской земли. Два великих князя спорили за власть над Русью, и за каждым из них стояла теперь своя Орда!
ГЛАВА 15
ДРУГ ТЕМНИКА НОГАЯ
Дмитрия Александровича разбудили глухие удары, сотрясавшие войлочные стены юрты. Только что великому князю снился родной Переяславль, светлая гладь Плещеева озера, долбленые рыбацкие челны на песчаной косе, голубая лесная прохлада. Но открыл глаза, и близкие сердцу виденья исчезли без следа. Не ласковое русское небо, а опостылевший бурый войлок татарской юрты поднимался над княжеским изголовьем.
Струйки кизячного дыма тянулись к круглому отверстию, прорезанному в крыше юрты. Возле очага, сложенного из диких камней-валунов, сидел на корточках татарин в длиннополом засаленном кафтане, лениво шевелил маленькой железной лопаткой тлеющий навоз. Тусклые язычки пламени лизали закопченный медный котел.
Дмитрий Александрович представил, как бы горели в очаге сухие березовые дрова, — ярко, неукротимо, с веселым треском, — и горько вздохнул. Где их здесь найдешь, березовые-то дрова? В степи все люди, не исключая знатных мурз, варят пищу на кизячном огне. Добрую заботу проявил темник Ногай, когда подарил русскому князю вместе с юртой, табуном молочных кобылиц и шкурами для ложа вот этого истопника-татарина. Ведь никто из княжеских холопов не умел поддерживать огонь из этакой нечисти…
Через вход, полузавешенный пестрым цветным пологом, в юрту вливался изнуряющий степной зной. Дмитрий Александрович обтер платком мокрый от пота лоб, болезненно поморщился. Глухие удары отдавали в затылке тупой, ноющей болью.
Так начиналось каждое утро в Орде. С первыми лучами солнца ханские нукеры, свободные от караула, готовили из кобыльего молока любимый напиток степняков — кумыс. Кожаные бурдюки с молоком подвешивали на шестах у юрты и часами били деревянными колотушками. Молоко шипело и пенилось, бродило как живое, раздувая шершавые бока бурдюков, а на четвертый день светлело, выделяя на дно мутную гущу. Прозрачный напиток татары выливали в другие — маленькие бурдюки и складывали их в глубокие ямы для охлаждения. Острый, хмельной, освежающий кумыс татары ценили превыше всех напитков и поглощали в огромных количествах.
За месяцы ордынского гостеванья Дмитрий Александрович привык к кумысу и даже находил его приятным. А боярин Антоний всем говорил, что кумыс оставляет на языке вкус миндального молока и полезен для здоровья.
Дмитрий Александрович не знал, от сердца хвалил Антоний татарский напиток или говорил просто так, для утешенья людям. Может, и для утешенья, потому что многие переяславцы поначалу бледнели, поднимая чаши с кумысом. Но пить приходилось всем без исключенья. Тех, кто пробовал отказываться, татары заставляли силой: бесцеремонно хватали за уши, запрокидывали назад голову и раздирали рот. А другие татары, глядя на это насильство, веселились, рукоплескали, били в бубны и танцевали перед гостем, пока тот, давясь и захлебываясь, не осушал кубок до дна. К тем же, кто пил кумыс с удовольствием, татары относились дружелюбнее.
Дмитрий Александрович наказывал своим людям не чваниться, не уклоняться от угощенья. Говорил назидательно:
— Того требует мое княжеское дело. А коли считаешь питие кумыса грехом, так тот грех духовник Иона отмолит по возвращении в Переяславль!..
Но кумыс — еще полбеды. Жить русскому человеку в Орде вообще было сложно и опасно: Непонятные запреты, рожденные языческой верой татар, подстерегали неосторожного на каждом шагу. Нельзя было вонзать нож в огонь или хотя бы касаться его лезвием, потому что, по верованьям татар, сие грозило огню усекновением главы. Нельзя было опираться на плеть, которой погоняли коней, ибо от того сила коня могла уйти в землю. И уздечкой ударить коня тоже было нельзя, чтобы не испортить его. Нельзя было проливать на землю молоко или иной напиток. Нельзя касаться стрел и лука бичом. Нельзя ступать ногой на порог юрты, чтобы не причинить зла хозяину. Мужчине нельзя доить коров, а женщине — молочных кобылиц, ибо иначе вымя их оскудеет. Нельзя стирать рубахи и иную одежду, потому что боги будто бы гневаются, если мокрую одежду повесить сушить, и убивают дерзких громом…
Всяких запретов было так много, что и запомнить их мало кто мог. Но за нарушенье любого запрета ожидала суровая кара, от которой не спасали ни ссылки на незнанье, ни княжеское заступничество. Переяславцы жили в постоянном страхе. И — не напрасно! Боярин Никифор Мелентьевич споткнулся о порог и был удавлен тетивой лука тут же, возле юрты, у всех на глазах. Сотника Глеба, не доведя вины его до
