Мы подняли паруса. Мой план был хорош. Время года было выбрано правильно. Люди что надо, и я даже готов был простить им, что они считают себя более опытными моряками, чем их предводитель. И теперь, я прошу у Тебя лишь одно – то, что мне действительно нужно: дай мне немного удачи.
Не слишком ли дерзко так обращаться к Господу? Может быть. Но Колумбу уже случалось дерзко говорить с могущественными людьми, и исходившие из самого сердца слова легко срывались с языка. Бог может покарать его за это, если захочет. Но Колумб уже давно отдал себя в Его руки, а сейчас он слишком устал.
– Господи милостивый, неужели я просил у Тебя слишком многого? Неужели Тебе понадобилось отобрать у меня третий корабль? Моего лучшего моряка? Неужели Тебе так уж надо было лишить меня милости сеньоры Беатрисы? Я вижу, что не заслужил Твоего расположения. И поэтому прошу Тебя найти мне замену. Убей меня на месте, если хочешь. Вряд ли это будет больнее, чем убивать меня по кусочкам, как Ты это делаешь сейчас. Знаешь что? Я готов служить Тебе еще один день. Пошли мне “Пинту” или подай мне знак, чего еще Ты ждешь от меня. Но я клянусь Твоим святым именем, что ни за что не отправлюсь в плавание, если у меня не будет трех судов, хорошо оснащенных и с полными экипажами. Я состарился, служа Тебе, и завтра, когда истечет назначенный мной срок, я отойду от дел и буду жить на те крохи, которые Ты сочтешь возможным пожаловать мне. – Затем он перекрестился. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.
Совершив эту молитву, скорее похожую на богохульство, Колумб еще долго не мог уснуть. Наконец, так и не успокоившись, он встал с постели и опять опустился на колени.
– И все же да свершится воля Твоя, а не моя! – сказал он яростно. Затем вновь забрался в постель и сразу же уснул.
Утром в порт вползла “Пинта”. Колумб воспринял это как подтверждение того, что Бог и в самом деле все еще не утратил интерес к успеху его предприятия. Ну что, хорошо, подумал он. Ты не поразил меня насмерть за мою непочтительность, о Господи, а послал мне “Пинту”. Теперь я докажу Тебе, что остаюсь и поныне Твоим верным слугой.
Он начал с того, что довел до исступления чуть ли не половину населения Лас Пальмаса, заставив людей заниматься ремонтом “Пинты”. На судне трудились, казалось, все плотники, конопатчики, кузнецы, кожевенники и парусных дел мастера, жившие в городе. Пинсон долго извинялся за долгое отсутствие, но в его словах звучало что-то похожее на вызов. Он говорил, что им пришлось дрейфовать почти две недели, и только благодаря его искусству мореплавателя, “Пинту” удалось привести туда, куда он обещал. Колумб не до конца поверил ему, но не подал виду. Как бы там ни было, Пинсон здесь, а с ним и “Пинта” с мрачным от пережитого Кинтеро. Так что пока Колумб был доволен.
Теперь, когда все мастера и ремесленники Лас Пальмаса работали на него, ему наконец удалось заставить Хуана Ниньо, владельца “Ниньи”, заменить треугольные паруса на прямоугольные, которыми были оснащены другие каравеллы, с тем чтобы все корабли могли одинаково маневрировать в море и с Божьей милостью одновременно приплыть ко двору китайского богдыхана.
За одну неделю все три судна оказались подготовленными к плаванию лучше, чем когда они покидали Палое, и на этот раз никаких неожиданных поломок не произошло. Если даже среди экипажей и затаились какие-то недруги, их, несомненно, отрезвило то, что и Колумб, и Пинсон были полны решимости выйти в море любой ценой. К тому же, если бы экспедиция потерпела неудачу и на этот раз, они застряли бы на Канарских островах почти без всякой надежды на скорое возвращение в Палое.
А Господь так милостиво откликнулся на обращенные к нему дерзкие слова Колумба, что, когда они, наконец, пристали к берегам Гомеры, чтобы пополнить судовые припасы, над замком Сан-Себастьян развевался флаг правительницы острова.
Все сомнения и страхи Колумба тотчас рассеялись. Беатриса де Бобадилья по-прежнему высоко ценит его! Как только ей доложили о его прибытии, она тут же отпустила всех придворных, которые еще неделю назад как будто снисходили до общения с ним.
– Кристобаль, друг мой, брат мой! – воскликнула она. Колумб поцеловал ей руку, и она повела его из дворца в сад, где они сели в тени дерева и он принялся рассказывать ей обо всем, что произошло со времени их последней встречи в Санта-Фе.
Она слушала с большим интересом, иногда задавала отнюдь не праздные вопросы и смеялась, когда Колумб рассказывал, какие палки в колеса начал ставить ему король почти сразу после подписания их договора.
– Вместо того чтобы дать деньги на три каравеллы, король раскопал какое-то преступление, совершенное горожанами Палоса в незапамятные времена, – наверняка контрабанду…
– Их главный промысел в течение многих лет, насколько я знаю, – подхватила Беатриса.
– Ив наказание он потребовал от них уплатить сумму, равную стоимости двух каравелл.
– Удивляюсь, что он не заставил их оплатить все три, – перебила Беатриса. – Ведь он – известный скупердяй, дорогой старина Фердинанд. Правда, он оплатил все расходы на войну и не разорился. К тому же, он только что выслал из страны всех евреев, так что теперь ему, в случае чего, и занять не у кого.
– Ирония судьбы состоит в том, что семь лет назад герцог Сидонии был готов купить мне в Палосе три каравеллы за счет собственной казны, но король не дал на это разрешения.
– Дорогой старина Энрике – у него всегда было куда больше денег, чем у короля, и он никак не может понять, почему при таком раскладе его власть уступает королевской.
– Как бы там ни было, вы можете представить себе, как они обрадовались, когда я, наконец, оказался в Палосе. А затем, чтобы окончательно меня унизить, король объявил, что приостановит судебные разбирательства по уголовным и гражданским делам в отношении тех, кто захочет присоединиться к моей экспедиции.
– Не может быть!
– Может. Вы представляете, каково было узнать об этом настоящим морякам Палоса. Им вовсе не хотелось отправляться в столь далекое плавание в компании преступников и несостоятельных должников. К тому же, их сограждане могли бы заподозрить, что они тоже нуждаются в подобной милости короля.
– Его величество, несомненно, полагал, что подобная мера сможет побудить любого принять участие в вашей безумной затее.
– Да, его “помощь” чуть не погубила все в самом начале.
– Итак, сколько же преступников и разорившихся должников на ваших судах?
– Насколько мне известно, ни одного. Слава Богу, он послал нам Мартина Пинсона.
– Да, это человек-легенда.
– Вы знаете его?
– Рассказы и байки моряков доходят и до Канар. Мы ведь живем у моря.
– Мой замысел увлек его, и как только жители Палоса узнали о том, что он отправляется с нами, у нас тут же появились добровольцы. А его друзья рискнули дать нам свои каравеллы.
– Не бесплатно, разумеется.
– Они надеются разбогатеть, по своим меркам, конечно.
– Точно так же, как и вы – по своим.
– Нет, сеньора, я надеюсь стать богатым в вашем понимании этого слова.
Она рассмеялась и коснулась его руки.
– Кристобаль, как я рада вновь увидеть вас. Как я рада, что Господь избрал вас и благословил на борьбу с Океаном и двором испанского короля.
Она произнесла эти слова как бы невзначай, но они затрагивали весьма деликатную тему. Лишь она одна знала, что он предпринял свое путешествие, следуя повелению Бога. Священники в Саламанке считали его дураком. Но если бы он хоть единым словом намекнул, что сам Господь говорил с ним, его тут же заклеймили бы как еретика, а это означало бы не только крушение планов достичь Индии. Вообще-то он не собирался говорить ей об этом: не собирался говорить об этом никому. Он ничего не сказал даже своему брату Бартоломео, даже своей жене Фелипе незадолго до ее смерти, и даже отцу Пересу в Ла Рабида. Лишь неожиданно для самого себя, проведя час в обществе Беатрисы, он поделился с ней своими сокровенными мыслями. Не всеми, конечно, а только тем, что Бог сделал его своим избранником и повелел ему совершить это путешествие.
Почему он поделился с ней? Возможно потому, что в глубине души знал: он может доверить ей свою
