«Наша история, — произнесла Юстиция. — Откуда мы, что мы сделали, почему покинули родные места. И почему в мир вернулась боль».
— Вы и к этому причастны? «Ты знал это с самого началах».
— Но что вы хотите от меня?
«Твои слова. Твой язык. Строчки, написанные на бумаге. Правдивый рассказ, изложенный простыми словами», — Я не писарь.
«Это твое достоинство».
— Но кто будет читать написанное мной?!
«Это будет правдивая история. Видящие правду прочтут ее и поверят».
— И что с того?
На этот раз ответил Язон:
— После этого не будет больше горящих плотов, спускающихся вниз по реке.
Лэрд вспомнил обгоревшего человека, принесшего себя в жертву боли ради вымышленного бога. Лэрд еще сам не понял, добро или зло несут в себе Язон и Юстиция — привязанность к Язону тревожила еще больше. Но добро ли, зло ли — такой выход всяко лучше, чем пытки во имя Господа. Хотя он так и не понял, от него-то чего добиваются?
— Я никогда не исписывал больше страницы за раз, никто не читал ничего, кроме написанного мною имени, а ведь во вселенной обитают миллионы миллиардов людей. Вы так и не объяснили, почему именно я?
«Потому что наша история должна быть изложена простым языком, чтобы стать доступной всем простым людям. Она должна быть написана здесь, в Плоском Заливе».
— Так деревень, как Плоский Залив, миллионы.
«Но я знала Плоский Залив. Знала тебя. А всех остальных знакомых мне мест больше не существует, куда же еще могла я направиться, чтобы найти новый дом?»
— Откуда тебе стало известно об этой деревне? Ты что, бывала здесь раньше?
— Все, хватит, — перебил поток вопросов Язон. — Она и так сказала тебе больше, чем следовало.
— Но откуда я знаю, что мне делать? Да и смогу ли я написать то, что вы требуете? И СЛЕДУЕТ ЛИ мне писать это?
За него Язон решать не мог:
— Это как ты пожелаешь.
— А в вашей повести будет объяснено, что все это значит? Почему умерла Клэни, почему вообще такое случилось с нами?
«Да, — ответила Юстиция. — Кроме того, будут даны ответы на такие вопросы, о существовании которых ты еще даже не подозреваешь».
Работа Лэрда началась, когда ему начали сниться очень странные сны. Он просыпался по четыре, по пять, по шесть раз за ночь и все с большим изумлением оглядывал бревенчатые стены, земляной пол и узенькую лестницу, ведущую на второй этаж к крошечным комнаткам для постояльцев. Огонь, рвущийся из камина. Кошка, потягивающаяся в тепле дома. Растянутые на распорках овечьи шкуры, которые пойдут на пергамент. Ткацкий станок в углу — естественно, единственный на всю деревню, этот станок стоял именно в доме кузнеца и хозяина гостиницы. Все это Лэрд видел с раннего детства, но после сновидений все казалось новым, незнакомым. Первая реакция — изумление, а затем наступала неприязнь. Ведь по сравнению с тем миром, что показывала ему во снах Юстиция, гостиница отца выглядела грязной, отвратительной, бедной и убогой.
«Это не мои воспоминания, — объяснила ему Юстиция. — Те сны, что я шлю тебе, пришли из прошлого Язона. Ты должен понять его мир, иначе как ты напишешь его историю?»
И все ночи напролет Лэрд бродил по чисто-белым коридорам Капитолия, где не смела оседать даже пыль. То там, то здесь коридоры выходили в ярко освещенные пещеры, полные народа, — Лэрд даже не представлял, что людей может быть так много. Однако вместе со сновидением приходило знание, что это всего лишь малая часть жителей того мира. Ибо коридоры пронизывали планету насквозь, углубляясь в самые недра — нетронутыми оставались лишь жалкие остатки некогда могучего океана. Именно там нашли прибежище последние обитатели животного мира Капитолия. Порой встречались маленькие садики с ухоженными, искусственно выращенными растениями, — не более чем пародия на природные леса, попытка сохранить в памяти хоть частицу прежнего мира. В них можно было искать грибы до скончания веков и не найти ничего, поскольку все, что в этих садиках росло, было заранее просчитано и предопределено.
Здесь он впервые увидел поезда, летящие по трубам от станции к станции; в своих снах Лэрд обладал странным гибким диском, при помощи которого можно было делать все что угодно: стоило ввести диск в специальную узкую щель, и Лэрд мог ездить на поездах, проходить через двери, оказываться в будках, внутри которых люди из далекого далека говорили с тобой, что-то рассказывали. Лэрд слышал о таких устройствах, но никогда раньше их не видел, поскольку жизнь в Плоском Заливе велась простая, непритязательная. Эти воспоминания были настолько реальны, настолько затягивали его, что как-то раз, идя по лесу походкой человека, проведшего всю жизнь в подземных переходах, он вдруг наткнулся на следы дикой свиньи и страшно удивился, поскольку на этажах Капитолия живые звери перевелись давным- давно.
После того как он немножко свыкся с неведомым доселе миром, сновидения превратились в связные рассказы. Он видел актеров, чьи жизни записывались на забаву другим людям, причем записывалось даже то, что обычно совершается либо темной ночью, либо в запертой комнате. Он познакомился с оружием, которое пробуждает в людях жажду убийства — эта жажда горела в их глазах подобно яркому пламени. Жизнь Капитолия была жизнью осеннего листа, зацепившегося за край ограды ветреным днем.
И нигде смерть не ощущалась так остро, как в катакомбах Спящих. Снова и снова Юстиция демонстрировала ему людей, лежащих на стерильных постелях. Их воспоминания превратились в мыльные пузыри, и теперь они покорно ждали секунды, когда безмолвные служащие впрыснут смерть им в вены. Смерть в виде сомека, смерть, отсроченная на время, — смерть, пока замерзшие тела не восстанут из своих
