В конце концов Троуэр нашел в себе силы поднять глаза.
— Как вы думаете, с какой целью прислал меня сюда наш… наш Друг? Чем я могу помочь вам в вашем труде?
— Ничего не могу сказать, — пожал плечами Кэвил. — Мне на ум приходит только одно…
— Брат Кэвил, я не уверен, что могу исполнить столь отвратительную обязанность.
— Исходя из собственного опыта, я могу сказать, что Господь укрепляет человека и делает его задачу не столь уж невыносимой.
— Но в моем случае, брат Кэвил… Видите ли, я никогда не знал женщины, как об этом говорится в Библии. Лишь однажды мои губы прикоснулись к женским губам, и то не по моей воле.
— Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Что если мы помолимся вместе, а потом я покажу вам, как это делается?
Ничего лучшего они придумать так и не смогли, а посему поступили, как предложил Кэвил Плантер. Преподобный Троуэр оказался способным учеником. Разделив тяжкий труд с собратом по вере, Кэвил испытал громадное облегчение, не говоря уже о некотором удовольствии, получаемом от того, что кто-то смотрит за ним, и возможности понаблюдать за действиями другого человека. Они сроднились особыми узами братства, смешав свое семя в одном сосуде. Как выразился преподобный Троуэр: «Когда это поле даст всходы, брат Кэвил, мы даже не узнаем, чье семя в нем проросло, ибо поле это Господь дал взборонить нам двоим».
После чего преподобный Троуэр поинтересовался именем девочки.
— Ну, мы окрестили ее Гепзибой, но сама она взяла себе имя Тараканиха.
— Тараканиха?!
— Они все берут себе имена животных, птиц или насекомых. По-моему, она не особо высокого мнения о себе.
Троуэр наклонился, взял ручку Тараканихи и нежно потрепал по ней, как будто она была его женой. При мысли об этом Кэвил чуть не прыснул со смеху.
— Выслушай меня, Гепзиба, — мягко произнес Троуэр. — Ты должна использовать свое христианское имя, а не название отвратительного насекомого.
Тараканиха, свернувшись клубочком на матрасе, смотрела на него глазами-плошками.
— Почему она не отвечает мне, брат Кэвил?
— О, они никогда не говорят во время этого. Я изначально отбил у них эту привычку, а то они все время пытались отговорить меня. Уж лучше, чтобы они вообще молчали, чем произносили слова, которые вкладывает в их уста дьявол.
Троуэр повернулся к девушке.
— Я хотел бы попросить тебя ответить мне что-нибудь. Ведь ты не будешь произносить слов, которые нашептывает тебе дьявол?
Вместо этого глаза Тараканихи поднялись к потолку, к балке, с которой все еще свешивалась простыня, небрежно обрезанная чуть ниже узла.
Лицо Троуэра слегка позеленело.
— Это что, та комната… та, где девушка, которую мы похоронили…
— Здесь лучшая кровать, — буркнул Кэвил. — Зачем заниматься этим на соломенной циновке, если мы можем воспользоваться добрым ложем?
Троуэр ничего не ответил. Он быстренько покинул домик и умчался куда-то в темноту. Кэвил вздохнул, затушил лампу и последовал за ним. Троуэра он нашел у водокачки. За его спиной из домика, где умерла Саламанди, тихонько выскользнула Тараканиха, направляясь в бараки, но Кэвил и не подумал останавливать ее. Его сейчас больше интересовал Троуэр — он надеялся, что священник не совсем лишился разума и не наблевал в воду, которую используют для питья!
— Со мной все в порядке, — еле слышно вымолвил Троуэр. — Я просто… та комната… поймите, я вовсе не суеверен, но мне показалось это несколько неуважительным по отношению к мертвым.
Ох уж эти северяне! Даже те, кто что-то понимает в рабстве, все равно не могут избавиться от мысли, что чернокожие — такие же люди, как они. Ну, сдохла в углу мышь или убил ты на стенке паука, что теперь — в доме не жить? Не будешь же сжигать конюшню, если там околела твоя любимая лошадь…
Как бы то ни было, Троуэр наконец нашел силы подняться. Он поддернул брюки, застегнул их и вместе с Кэвилом вернулся в дом. Брат Кэвил поселил Троуэра в гостевой комнате, которую, очевидно, использовали не часто, поскольку над одеялом, по которому хлопнул Кэвил, взвилось целое облако пыли.
— Так ведь и знал. Давно надо было заставить этих рабов убраться здесь… — пробурчал брат Кэвил.
— Не беспокойтесь, — уверил Троуэр. — Ночи стоят теплые, так что я вполне обойдусь без одеяла.
Проходя по коридору к своей спальне, Кэвил остановился на секунду-другую, прислушиваясь к дыханию жены. Вот и сегодня он услышал, как она тихонько плачет в своей постели. Видно, опять ее одолела боль. «О Господи, — подумал Кэвил, — сколько еще я должен молить Тебя, прежде чем Ты явишь Свое милосердие и исцелишь мою Долорес?» Но заходить к жене он не стал — кроме молитвы, он ничем ей помочь не мог, а ему крайне необходимо было выспаться. Была уже глубокая ночь, а завтра его ждет трудовой день.
Очевидно, Долорес почти всю ночь провела в рыданиях, поскольку, когда Кэвил пришел к ней с завтраком, она еще спала. Поэтому Кэвил направился к Троуэру. Священник умял поразительное количество колбасы и лепешек. Когда его тарелка в третий раз опустела, он наконец поднял глаза на Кэвила и улыбнулся.
