— Прошу извинить мое любопытство. Можете не говорить. Не сердитесь…
— Я не сержусь…
— Хотелось узнать имя счастливца, которому принадлежит такая красивая и умная женщина, — улыбнулся купец и пригладил указательным пальцем усы.
— Каждому человеку самому судить, счастлив он или нет, — сказала Одатида и поинтересовалась у толмача: — На каком языке говорит твой хозяин?
— На арабском, госпожа. Путь держит из далекой Сирии.
— А куда, если не секрет?
— В Чинмочин[61].
Одатида кивнула, поняла, мол.
— Похоже, твой хозяин добрый человек. Пусть он не обижается на меня, я тайны никакой не представляю. И муж мой известен — Спитамен.
Она заметила, как Бабах встрепенулся и быстро взглянул на нее, с его покрытого морщинами лица схлынула кровь. «Может, я напрасно сказала? Не зря же предупреждал Спанта…» — мелькнула у нее мысль.
А Бабаху вспомнилось, как в замке Оксиарта праздновали Навруз. Там Бабах и увидел впервые Спитамена. У Ситона, приятеля Бабаха, в тот день расстроилась свадьба. Все говорят, что в этом в немалой степени повинен Спитамен. В разгар празднества Равшанак, неожиданно для всех, вскочила в седло черного тулпара, на которого сроду никто не садился, кроме хозяина, и умчалась невесть куда. А вскоре следом помчался Спитамен. И многие, кто обратил на это внимание, подумали: «За этим что-то кроется…» О, бедный Ситон, он тогда чуть руки на себя не наложил. Бабах с трудом его успокоил. «Стоит ли доставлять своей смертью радость врагу?..» — спросил он, отбирая у него кинжал. И Ситон притих, перестал рыдать и сказал: «Да, ты прав, пусть мой враг умрет раньше, чем я…»
А на следующий день Бабах глаз не спускал с Равшанак и Спитамена. Немногие заметили, но от его взгляда не укрылось, как они во время молебна у костра переглядывались. По их глазам было видно, что между ними какая-то тайна. А какая может быть тайна между жеребцом и только что достигшей совершеннолетия кобылицей, желающей отведать все сладости мира?.. Ах, глупый, глупый Ситон! Ты где-то ищешь Спитамена, крадешься по его следам… а настоящий охотник не преследует зверя, выбиваясь из сил, настоящий охотник устраивает засаду и ждет. Не лучше ли тебе расставить силки где-нибудь вблизи этой пери? Не может быть, чтобы муж не томился по такой красотке и хотя бы изредка не навещал ее — будь у него хоть сколько наложниц на стороне…
Пока в голове Бабаха проносились эти мысли, он не мог оторвать взгляда от этой женщины. Она зябко повела плечами. Он усмехнулся и проговорил:
— А я за жену Спитамена принимал другую женщину…
Одатида, собравшаяся уже, взяв за руку сына, уходить, резко обернулась:
— Что ты хочешь сказать, раб? Я волею Нахид связана с ним супружескими узами! Что означают твои двусмысленные слова?
— Не обманываешься ли ты, полагаясь на Нахид?.. Богиня Любви свела его совсем с другой!.. — Бабах вскинул руки кверху и, закатив глаза, взмолился: — О, всемогущая Нахид, дарящая нам радость, засвидетельствуй, что я не лгу!..
Сверток с покупками выскользнул из-под мышки у Одатиды, она этого даже не заметила, стояла, словно окаменела. Губы ее с трудом шевельнулись, и с них слетело, словно дыхание:
— В кого метишь ты своим ядом?..
— Ведь уже давным-давно всем известно, что Спитамен и дочь Оксиарта Равшанак без памяти влюблены друг в друга! О, несчастная женщина, а ты об этом не ведала по сей день?
— Неправда! — закричала Одатида. — Мой муж с дружиной отправился к Оксу, через который пускают свои стрелы нечестивцы Искандара!
— Ха-ха-ха-ха!.. — деланно захохотал Бабах. — Искандар давным-давно по эту сторону Окса. А Спитамен расположился со своей дружиной в замке Оксиарта, где взгляд его ежечасно ласкает своим появлением прекрасная Равшанак!
— У тебя черное сердце, жалкий раб! Убирайся отсюда скорее! А то я позову слуг, и они поколотят тебя!
— Воля твоя, красавица. Если лгу, то пусть меня покарает Создатель, пусть у меня отнимется язык и ослепнут глаза!..
— Скажи, почему ты так ненавидишь Спитамена? — еле слышно спросила Одатида, ее губы вдруг задрожали, и она всхлипнула. — Зачем ему еще кто-то, если я для него во всем мире самая красивая? Ведь он сам выбрал меня…
— О женщина!.. — снова рассмеялся Бабах. — Когда он тебя выбрал, Равшанак была еще ребенком. А сейчас она в расцвете. Ни в Согдиане, ни в другой какой стране нет другой такой красавицы, поверь мне, повидавшему мир и множество женщин…
— Откуда тебе, простому рабу, знать о том, о чем может ведать только Нахид?.. Она повенчала нас, меня и Спанту…
— Откуда мне известно?.. — усмехнулся Бабах. — Я служу у Оксиарта, который доводится красоточке той отцом. Вон те тюки с дорогим товаром, сгружая которые с десяти верблюдов я запарился и свалился с ног, принадлежат ему, досточтимому Оксиарту. Он поручил мне отправиться с этими купцами в Чинмочин и продать все с выгодой. Оттуда я привезу шелк и фарфоровую посуду, каких нигде в другом месте нету. А как ты считаешь сама, доверил бы все это Оксиарт бесчестному, способному лгать человеку?..
Но Одатида его уже не слушала, держа сына за руку, она быстро направилась в сторону селения.
Караванбаши, ничего не понимая, строго поглядел на Бабаха:
— Что ты ей такое сказал? — спросил он по-арабски.
— Я знавал ее мужа. Она спросила про него, я ответил. И все… — сказал Бабах, пожимая круглыми плечами.
Караванбаши позвал одного из слуг, велел догнать женщину и вручить оброненный ею сверток.
Одатида и сама не помнит, как добралась до хижины. «Откуда только взялся этот низкий человек?.. — думала она, прижав ладонь к пылающему лицу. — Живут же некоторые лишь для того, чтобы сеять тревогу и боль в сердцах других. Ну, ничего, если в прозрачный родник бросить камень, вода тоже взбаламутится, но, когда песок осядет, она вновь сделается прозрачной. А сердце… О родник мой неугомонный, успокойся, — прижала Одатида руку к груди. — Это недруг Спанты кинул в тебя камень. Уймись, не стучи так бешено. От вражьих стрел и меча люди придумали щит, от клеветы же черной пусть защитит меня любовь моя к Спанте!..» Одатида дрожащими руками налила из кувшина холодного кумрана и выпила большими глотками, словно хотела залить жар внутри себя.
— И я хочу, — попросил Рамтиш. — И мне налей…
Одатида молча осушила еще одну чашу и после этого налила на донышко и подала сыну. Мальчик приник губами к краю чаши, держа ее обеими руками, пил медленно, то и дело переводя дух; когда он отрывался от чаши, по углам рта оставались две белые узкие полоски, похожие на смешно торчащие кверху усики. Она улыбнулась и порывисто прижала к груди сына.
— Мама, почему ты плачешь?
— Разве я плачу?
— У тебя по щекам катятся слезы.
— Неужели?.. Наверное, в глаза попал песок, — она вынула из-за рукава платок и вытерла лицо. — Сбегай, позови Антика!
Мальчик выбежал из хижины.
Ей вдруг пришло в голову схватить коварного толмача, посадить в зиндан и держать там до возвращения Спанты. Сейчас придет телохранитель, и она прикажет… Но тут же родились сомнения и стали прогонять из головы отчаянные мысли. Снова возник перед глазами ухмыляющийся тощий и сутулый пришелец. Не унизительно ли Спанте числить такого даже среди своих врагов? Увидев его, он лишь рассмеется. А Одатида ему скажет: «Милый Спанта, не забывай: скорпион тоже мал, а жалит насмерть».
