рукой, чтобы поторапливались. Над всадниками, едущими попарно, клубилась желтая пыль. Поблескивали щиты, лес копий торчал над шлемами.
Спитамен расстегнул ворот и провел рукавом по потному лицу.
— Уф-ф, жарко становится, — сказал он. — Где бы нам устроить привал?..
— Надо держаться ближе к руслу Политимета, с речки дует ветерок… Чуть подалее начнутся тугаи[76], там и отдохнем…
Позади слышен топот нагоняющих их конников. Кто-то негромко затягивает песню, слов из-за топота и фырканья коней не разобрать. Но голос удивительно приятный, он кажется Спитамену знакомым.
Хорошая песня — для сердца отрада. Она — поддержка в пути, укрепляет веру в удачу. Но умолк певец. Опять слышен лишь топот копыт, да цикады звенят на обочинах.
— Эй, певец, где ты там? — обернулся Спитамен. — Великий Ахура — Мазда осчастливил тебя прекрасным голосом не для того, чтобы ты молчал. Пой!
Певец запел теперь громче, голос его зазвучал бодрее. Чей же это голос?
Спитамен обернулся, вглядываясь в воинов, пытаясь разглядеть лицо поющего.
— Эй, певец, благодаренье тебе!.. Приблизься ко мне!
Один из всадников пришпорил коня и подъехал, оставив позади облако пыли, сквозь которое лишь смутно угадывались силуэты конников.
— Это ты, Шердор? — удивился Спитамен.
— Я, господин.
— Оказывается, ты не только художник, но еще и певец?..
— Расписывая в горах скалы, я любил петь, господин. Там голос далеко разносит эхо, и чудится, будто сами горы тебе подпевают…
— Почему же я прежде не слышал твоих песен?
— Настроения не было, господин. Когда душа плачет, не до песен…
Спитамен посмотрел на него и понимающе кивнул. Он знал, по ком плакала душа этого джигита. Давно знал. Думал, затянулась, зажила его душевная рана, ан нет… Сколько минуло с тех пор?
Как-то, приехав в очередной раз в Мараканду, Спитамен зашел к старому греку Касу, мастеру — чеканщику, чтобы забрать новый щит, который ему заказывал. У него и застал этого джигита. Он сидел с хозяином за дастарханом. Подсел и Спитамен, не вынуждая повторять приглашение дважды. Хозяин представил ему молодого гостя, назвав его по имени. Затем Спитамен и Кас разговаривали, а джигит молчал. Спитамен и хозяин пили мусаллас, закусывали, а этот ни к чему не притрагивался. Только иногда поднимал голову и с интересом поглядывал на Спитамена, будто хотел сказать что-то. И тогда Спитамен, обращаясь к Касу, сказал:
— Ты назвал имя этого славного джигита, но не сказал, кто он и откуда…
— Этот джигит божьей милостью художник.
— Ахура — Мазде было угодно, чтобы вы и я пришли в этот дом в один и тот же день, — подал наконец голос джигит. — Я почти месяц скитался в горах, переходя из аила в аил, все искал вас. Едва приду, а вас и след простыл. Говорят, вы туда-то поехали — я дальше иду…
— Зачем же я тебе понадобился? — засмеялся Спитамен, с интересом разглядывая его.
— Хотел наняться к вам в дружину.
— Вот как?.. Считаешь, что боевой дружине никак не обойтись без художника?
Шердор развел руками и горестно вздохнул:
— Вот и вы тоже… Разумеется, я хотел наняться к вам не в качестве художника. Я решил стать воином.
— Прости, я пошутил, — улыбнулся Спитамен, окидывая оценивающим взглядом крепкую фигуру незнакомца, и хлопнул его по колену. — В моей дружине и для тебя найдется место. Однако должен тебе заметить, воином может стать любой, была бы сила, а художником — далеко не всякий.
— Вы правы, господин, — согласился Шердор. — Но художник может творить, когда душа его озарена изнутри светом. А в моей душе сейчас потемки, сердце, словно в кипящем масле…
— И для этого есть причина?.. Нет, вы, художники, всегда мне казались чересчур чувствительными!
Шердор смущенно опустил голову, а Кас, заметно волнуясь и с сочувствием глядя на парня, проговорил:
— Если назвать причину, то вас это повергнет в крайнее удивление. Шердор без памяти влюблен…
— Что же тут удивительного? — засмеялся Спитамен.
— Вы спросите лучше — в кого? В дочь самого правителя, Торану!
— Ого!.. — воскликнул Спитамен. — Я же говорю, художники вездесущи! Как это тебя угораздило?.. Или влюбился в нее только потому, что она принцесса?..
А про себя подумал: «Ты волен влюбиться и в ежеутренне блистающую на горизонте Венеру! Ну, и любуйся, пожалуйста, издали, но обладать — никогда!..»
Однако оказалось, что у Шердора не все так безнадежно. Шестнадцатилетняя дочь Каса Мохиен состояла служанкой при дочери правителя. Она поведала Торане о сердечных муках несчастного художника. Та, говорит Мохиен, громко рассмеялась. Однако в глазах у самой промелькнуло любопытство…
Прошло дня три или четыре, и правитель, который ни в какую не соглашался нанять Шердора для отделки новых комнат дворца, вдруг сам послал за ним человека.
Однако не успел бедняга Шердор завершить работу, как был из дворца изгнан.
— Ну и ну, неужто разочаровал принцессу? — лукаво улыбнулся Спитамен. — Такой джигит! Не
