власть проявляет жестокость, зная, что их могу вырезать, как угнетателей полностью, со всеми их домочадцами.
'Триады' устойчивы, они огнем очищают 'луга общин от прошлогодней травы'. Можно столетиями призывать простой народ к бунту, но забитый крестьянин ничего не совершит. Рабы — не буйные, они плаксивые и тихие в массе своей. Для борьбы нужны другие, организованные и бесшабашно храбрые.
Наиболее подходящим типом бунтаря является маргинал: странный, неустроенный человек, живущий на краю общества, талантливый убийца, фанатик, буйный неудачник. Не следует думать, что таких немного, чтобы хватило на революционную партию. Маргиналов достаточно, их тысячи, если не миллионы. Это целый социальный слой.
Из хаоса насилия структурируется эдакое звездное братство мщения. Также как из хаоса власти рождается — солидарность элиты. На высшем переходе диалектики — они идентичны и могут меняться местами, низшие становятся высшими. Человек звезды, как и в западном, масонском понимании, — 'товарищ' — это 'новое человечество', элита, обратившаяся от инерции традиции общества, и поднявшаяся из ада всеобщего существования, для того, чтобы 'последние', стали 'первыми'.
Ван-Юшан рассказал притчу Чжуан-цзы: 'Рыбки, выброшенные на суровый берег, помогают дышать, увлажняя друг друга слюной. Но когда они снова попадают в благодатную воду, то забывают о товариществе'.
Государство это стая, а не братство, подразумевающее равенство. В стае — иерархия сильного над слабым, подчинение авторитету. В возникновении тайных обществ повинна дуально существующая мистика. Высшим, элите, — есть что скрывать от низших, чтобы не быть уничтоженными. Также — и другим. Обе зеркально возникающие силы объединяет насилие и сопротивление среды. Одним надо утвердить страх власти, другим снять актуальность возмездия, страх смерти. У одних результатом является абсолютный произвол от моральных устоев, других объединяет попранная человечность.
Не надо путать истерию охлоса с энтузиазмом маргиналов. Перемены, и их результат — это далекая цель неясного будущего, и она требует много времени и неблагодарного труда. А настоящее не занимает много времени у обывателя. Но если подготовиться к перемене, она окажется менее трудной, и не потребуется тратить время на распознавание знаков грядущего.
Между элитой и маргиналами по большому счету нет разницы, они порождение друг друга, они сами провозгласили себя избранными. В зените — произвол элиты и высшее освобождение маргиналов, — идентичны, они сливаются в волевом акте личности, задающем направление развития мира. Единства становления бытия, — татхагаты, Дао, Первоначала, Нечто из Ничто. Боец — заноза в заднице у Поднебесной.
Если действовать сознательно, взаимодействие со вселенной будет сознательным. Если действовать вслепую, бессознательно, все окажется следствием того, что отсылалось во-вне. Пусть разум слаб перед этим Единством, но другого пути быть свободным, как стать над ним — нет.
Разум антогонистов сознает направление приложения силы своего действия. Столкновение порождает огонь, который в условиях неуничтожимости бытия, закручивается в вихрь, тайфун, символом которого является воронка энергии, солнечный символ. Символ власти абсолютной — свастика.
Государство, порождая маргинальных психопатов и изуверов, этих разумных антогонистов, сталкивая их между собой, само зажигает революцию, перемены, нечто новое. Опасность искусственно построенной гегелевской диалектики истории, — в идее идти до конца, завершая логическую цепочку там, где ее на самом деле нет. История становится реальностью, когда случайные события выстраиваются в законченную картину, где Рок установил предел человеческому сумасбродству. Выстраивается в историю не время нашей жизни, а это мы летим через время, становясь частью истории.
Одна правда рождает ложь, чтобы ложь превратить в другую правду. Мир аморфен, волевого в нем немного, и он не любит крайностей. Вечность, как и жизнь, пластична, и мудрость, как говорят китайцы, в том, чтобы из 'покоя сделать еще больший покой'. Звезды падают, как капли дождя на иссушенную землю, и умирают на ладонях мечты.
Ван-Юшан продолжил за чаем среди табачного дыма в каюте Бакунина излагать китайскую философию жизни.
- Как ребенку, обиженно надувшему щечки, тебе уже хочется — не изменять реальность по своему 'чувству', а — наказать ее!
- Познавший тайну Пути молчит не потому, что бытие — ложная категория или аффект наших чувств. В даоской традиции нет понятия — 'ложности'! Но есть, представление, что Бытие, как Путь Дао можно познать и участвовать в нем! Потому, что Путь Дао — есть структурирование Бытия в Вечности. А сознание человека позволяет ему проявляться вместе с Дао. В понимании Чжуан-цзы — как 'полета бабочки'. Но я здесь говорю — об ином.
- Охота за реальностью — опасна! Опасна потому что охотясь за реальностью, замыкает ее на сознании. Лао-цзы использовал термин 'неделание', для снятия этой реальности, используя его как метод медитации. Даос размыкает реальность, уходит из-под молота Фатума. Отсюда и 'беззаботные странствия в Беспредельном'.
- Даос избавляется от наказания своего сознания Прошлым, — поступки его не имеют последствий, так как Даос — НЕ совершает поступков! Это и есть принцип 'неделание' Лао-цзы.
От власти обыденного можно освободиться, лишь вернувшись к абсолютной ясности духа, которая равнозначна... абсолютному покою и, ...полной темноте. Ясность внутреннего образа прямо соответствует ясности сознания, не зависящего от внешнего мира! Просветленное сознание оправдывает реальность такого образа.
Для китайца материальных вопросов не существует. Он приучен — не различать 'реальность' и 'иллюзию'. Он поклоняется не знанию и даже не божеству, а удобству и пользе, летучей истине момента. Он почти инстинктивно ищет в своем бытии его внутреннее средоточие, точку динамического покоя душевной жизни.
Его реальная жизнь, с её сиюминутностью и неуловимой ускользающей событийностью, вызывает чувство неизбежности уходящего, реминисценции в прошлое, связывая их ассоциациями, логику которых знает только он. Кажется, Истинное призвание, в даоском смысле — 'беззаботное скитание' в вечном. Прорыв к себе, как к самоценности личной жизни, и... ощущение конечности ее, и бесшабашной грусти этого факта, придающей остроту сиюминутному существованию, которое само по себе — тайна.
Путь и Единое, как состояние духа, пробилось в реальность окружающего мира, без традиционной 'европейской' рефлексии и абсурда непонятой жизни.
Когда освобожденный обретает связь с окружающим, он проявляет сочувствие к казалось бы далеким от него, хотя и кажется, что он оторвался от привязанностей к миру людей.
Чтобы передать другим свое знание... нужно отстраниться от него, почувствовать 'дуновение от взмаха крыльев птицы Пэн над тростниками, что летит с Севера'.
Способность насыщать пространство чувством, обозначить пустоту этого пространства, и свою отстраненность, и одновременно глубочайшее слияние с ним, соединенное эмоциональным единством мира,
