служило дополнительным стимулом, чтобы держать двери открытыми для любых возможностей улучшения отношений с Британией.
Майский продолжал искать признаки поворота в британской политике. 8 марта он встретился в Форин офисе на деловом завтраке с Хадсоном и Р. А. Батлером, парламентским заместителем министра иностранных дел. Уже прощаясь, Майский сказал Хадсону, что «твердо убежден, будто мы, Британская империя, неспособны выстоять против германской агрессии даже с помощью Франции, если не обратимся за сотрудничеством и помощью к России». Хадсон ответил на это, что, по его мнению, Британия и Франция сейчас как раз меняют направленность своей политики и в конечном итоге одержат верх, с помощью Советского Союза или без него. Хадсон упомянул об этом обмене мнениями в своем отчете, заключив, что такое настойчивое стремление Майского «обсудить именно эти вопросы... может свидетельствовать об определенной нервозности советского руководства». Ванситтарт был просто вне себя, когда ознакомился с этим отчетом и тут же написал Галифаксу.
«К сожалению, в том, на чем настаивает м-р Майский, слишком много правды: например, британские и французские военно-воздушные силы даже сравнивать нельзя с совокупной мощью военно-воздушных сил Германии. Поэтому очень важно, чтобы хоть часть их была оттянута на восточный фронт. Я вижу очень мало пользы в отрицании этих очевидных фактов; еще меньше пользы поддерживать изоляционистские устремления русских, вместо того, чтобы попытаться сдвинуть их с этих позиций...».
«Уверен, — заключал Ванситтарт, — что когда иностранный посол изъясняется таким образом, то его намерения вполне ясны, и лучший способ поведения тут — извлечь все возможное из складывающейся ситуации». 14 марта Галифакс оставил записку для Ванситтарта, в которой указывал, что провел беседу с Хадсоном и предупредил его о «недопустимости позиции, которая может 'оттолкнуть' русских».39
Майский в своем отчете указывает, что Хадсон ни в коей мере и не старался поощрить русских к «отдалению». Напротив, согласно записке Майского, Хадсон ясно дал ему понять, что за последние два-три месяца в британской политике наметились сдвиги. Правительство тори «твердо решило сохранить свою империю и свои позиции великой державы». Чтобы добиться этого, Британии, кроме перевооружения, понадобятся союзники и среди них — Советский Союз. «Однако, здесь, в Лондоне, многие его заверяли, что СССР сейчас не хочет сотрудничества с западными демократиями, что он все больше склоняется к политике изоляции и что поэтому бесполезно искать общий язык с Москвой». Миссия Хадсона, по словам Майского, вовсе не ограничивалась вопросами торговли и была направлена на то, «чтобы выяснить, хотим мы или не хотим сближения и сотрудничества с Лондоном». Оппозиция улучшению отношений с Советским Союзом была «почти преодоленной». Хадсон был готов обсудить в Москве любой вопрос, экономический или политический, хотя и не имел на этот счет прямых указаний кабинета. «Именно поэтому визит Хадсона в Москву может сыграть большую роль в определении основной ориентации британской внешней политике на ряд лет вперед. Лично Хадсон очень желал бы, чтобы эта ориентация пошла по линии Лондон—Париж— Москва». Он амбициозный политик, говорил Майский, «не подлежит, однако, сомнению, что без санкций Чемберлена Хадсон не мог бы взять ту общую линию, которую он развивал в сегодняшнем разговоре».40
Нечасто бывает, что отчеты об одном и том же разговоре так расходятся, как эти отчеты Хадсона и Майского. Если верить отчету Майского, то получается, что Хадсон сделал мощное вступление к улучшению отношений. Это могло только порадовать Ванситтарта, но огорчило бы Чемберлена, который таких полномочий своему министру не давал. И это прекрасно объясняет, почему Хадсон не поделился со своими коллегами всем, о чем говорил советскому послу. После разговора с Хадсоном, Майский признался Батлеру, что речи, которые он только что слышал, «слишком хороши, чтобы в них можно было поверить», и вообще он очень настороженно относится к политическим методам Чемберлена.41 Но этот скептицизм никак не проявился в его докладе в Москву, и это бесспорно указывает на то, что Майский честно пытался улучшить англо-советские отношения.
9 марта, на следующий день после своего разговора с Хадсоном, Майский сообщил о новых знаках перемен в британской политике. По словам газетного магната Бивербрука, Чемберлен согласился с Черчиллем в том, что его германская политика не принесла желаемых результатов. Естественно, он собирался продолжать свои усилия по ослаблению англо-германской напряженности, но он больше не верил в возможность «прочной дружбы с Берлином». Это прозрение, говорил Бивербрук, и объясняло британский «сдвиг» к Советскому Союзу, поворот, который был с энтузиазмом поддержан общественным мнением. Батлер подтвердил этот поворот в другой своей беседе с Майским и подчеркнул важность миссии Хадсона, как знака перемен в британской политике. Майский встретился также с корреспондентом «Times», сэром Бэзилом Лидделом Хартом и тот в свою очередь подтвердил перемену в политике, отметив, что «британское правительство сейчас, правда, несколько запоздало, пришло к выводу, что без СССР ни стратегически, ни политически оно не сможет гарантировать целостности империи».42
И тут, выстрелом из пушки против англо-французских стрел, вмешался Сталин. 10 марта он произнес свою знаменательную речь на XVIII съезде Коммунистической партии Советского Союза. В основном она касалась внутренних проблем, но содержались в ней и немаловажные пассажи о делах внешнеполитических. Сталин еще раз повторил, ставшие уже привычными выкладки о провалах коллективной безопасности, о капитуляции Франции и Британии, окончательно запуганных агрессорами. Предложил отгадать и загадку: где — на западе или на востоке будет Гитлер искать свою очередную жертву. Ведь нацистская Германия могла на самом деле обратить свои взоры на советскую Украину, как, похоже, надеялись западные демократии. Однако тут Сталин шутливо заметил, что Германия не оправдала их надежд, явно разворачиваясь на запад. Затем Сталин кратко охарактеризовал советскую политику: «Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами». И хотя Советский Союз выступал «за поддержку народов, ставших жертвами агрессии и борющихся за независимость своей родины», Сталин предупредил, что советская политика призвана «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками».43 Современники, например, Риббентроп и Шуленбург — а теперь и историки, — восприняли сталинское замечание о «таскании каштанов из огня», в основном, как сигнал немцам о заинтересованности в переговорах с ними. Но в целом речь явилась лишь развернутым повторением того, о чем уже высказывался Литвинов и замечание о «каштанах» было скорее вызвано опасениями быть преданными англо-французами и остаться один на один с Германией.44 Все это, как в зеркале отражало страх самих англо-французов в одиночку сражаться с нацизмом, когда Советский Союз будет стоять в стороне или вмешается в последний момент, чтобы рассеять семена коммунизма по опустошенной Европе.
Сталинские слова не остались незамеченными в Лондоне. 14 марта Ванситтарт, а вслед за ним и Майский, сообщили, что у Хадсона был мандат от кабинета обсуждать как экономические, так и политические вопросы. Ввиду непредсказуемости ситуации в Европе было важно извлечь максимум из миссии Хадсона и как можно шире оповестить об этом. Ванситтарт считал, что германское вторжение в чехословацкий «огузок» неизбежно, и это станет «последним гвоздем, забитым в гроб Мюнхена». Такое развитие событий самого Ванситтарта не удивляло, он был убежден, что это будет «тяжким ударом для премьера и всех вообще сторонников 'умиротворения'». Но у Ванситтарта были и свои собственные соображения; на самом ли деле Москва заинтересована в переговорах с Хадсоном по политическим вопросам, спрашивал он с глубоким подтекстом. Судя по некоторый репликам Ванситтарта, отмечал Майский, недавнее выступление Сталина произвело необходимый эффект. Но и без замечаний Майского ясно, что речь была воспринята как «сигнал» (по определению Сурица), как предупреждение не испытывать Советский Союз на прочность и не пытаться обвести его вокруг пальца. Майский давал туманные заверения, что Литвинов обязательно встретится с Хадсоном, чтобы обсудить назревшие вопросы. И опять же по словам посла, Ванситтарт больше, чем всегда «заинтересован в установлении возможно более тесного контакта между Лондоном и Москвой и долго мне доказывал, как важно, чтобы миссия Хадсона увенчалась успехом».45
А на следующий день, 15 марта, германская армия вошла в Прагу, нарушив мирное течение изменений в британской политике. «День разбившихся надежд», — записал Ченнон в своем дневнике. И настолько же день, показавший отношение Гитлера к непреклонности своих решений (думало большинство дипломатов в
