вместо здоровой. Не выйдет! Но он все-таки не теряет надежды». Между прочим Майский удивляется тому, почему Ванситтарт позволил Чемберлену втянуть себя в эту игру. Несомненно здесь присутствовали соображения подвигнуть премьер-министра на более активную политику, но «формулу [Ванситтарта] мы не примем, и это только даст Чемберлену лишний аргумент против него же».12 Оценки Майского были правильными, но будь советская политика более гибкой, и это могло бы привести к результатам, которые предсказывали Потемкин, Суриц и тот же Ванситтарт и главное — устранило бы возможность заключения нацистско-советского пакта.
Утром в пятницу 19 мая Майский проинформировал Вана, что британская формула остается неприемлемой. По словам Майского, Ванситтарт вовсе не был этим удивлен, только сказал, что хотел бы вновь попытаться найти приемлемую основу для соглашения.13 Дебаты, которые должны были состояться в палате общин в тот же день, облегчили его задачу. Черчилль и Ллойд Джордж, в числе других, ругали правительство за неспособность заключить альянс с Советами. опроса, показавшего, что 87 процентов опрошенных поддерживали немедленный альянс с Советами. На следующий месяц их было 84 процента.16 Свои контраргументы, очень сходные с доводами Черчилля и Ллойда Джорджа, которые те высказали в палате общин днем раньше, выдвинул и Даладье. Гитлер опирался на разобщенность и слабость противников. Поэтому так важен был крепкий восточный фронт, поддерживаемый Советским Союзом, говорил Даладье: «Это вопрос, в котором большевизм к делу не относится». Но, к сожалению, таков уж был обычай Даладье — не успев вступить в бой, он тут же капитулировал и согласился поддержать формулу британского правительства, которую то предлагало советскому руководству.17 Это даже несколько смешно, что Даладье вдруг посмотрел на дело столь трезво — ни в прошлом, ни в будущем он больше почти никогда так не поступал.
Чемберлен, весьма недовольный складывающейся ситуацией, писал Хильде:
«Пережил очень нелегкую неделю из-за этих русских, чьи методы ведения переговоров включают публикацию конфиденциальных документов и постоянный обмен информацией с оппозицией и Уинстоном. Хотел бы я в конце концов знать, с какого сорта людьми мы связались. Может быть, они на самом деле настолько просты и открыты, но я все не могу избавиться от подозрения, что больше всего они жаждут увидеть, как «капиталистические» державы разорвут друг друга в клочья, в то время как они будут стоять и смотреть. Похоже, что на следующей неделе придется принять роковое решение — вступить с ними в союз или закончить со всякими переговорами. Те, кто предлагают первое, говорят, что если мы не согласимся, то Россия быстро найдет взаимопонимание с Германией, что само по себе — довольно зловещий комментарий относительно надежности русских. Но даже те члены кабинета, которые еще недавно были твердыми противниками альянса, сейчас, похоже, изменили свое мнение на противоположное. В конце концов многое, я думаю, будет зависеть от Позиций Польши и Румынии. Но если дать русским почувствовать, что они одержали верх, последствия этого, полагаю, будут самые катастрофические».18
После остановки в Париже, Галифакс отправился в Женеву, где встретился с Майским. Министр еще раз попытался поколебать решимость Советов относительно оформленного договором альянса. Майский выдвинул примерно те же возражения, что и Даладье днем раньше в Париже. Главная идея, говорил Майский, заключается в том, чтобы избежать войны, а единственный путь к этому — «концентрации на стороне мира столь могущественных сил, которые исключали бы всякую надежду для агрессора на возможность победы». «Герр Гитлер никогда не был дураком и никогда не начал бы войны, которую можно проиграть. Единственное, что он понимает — это сила». В конце беседы Майский заключил, что британское правительство желало бы избежать трехстороннего альянса, «не желая сжигать мостов к Гитлеру и Муссолини». Галифакс сообщал, что ему не удалось поколебать Майского и что «выбор, лежащий перед нами до глупого прост»: полное прекращение переговоров или соглашение о трехстороннем альянсе.19
Даже Чемберлен начал наконец уступать этому давлению. Как отмечал Кадоган, премьер-министр, «похоже, пришел к выводу, что советский принцип трехстороннего пакта просто необходимо принять, но пришел к этому с такой неохотой и очень озабочен последствиями, к которым это может привести...». Чемберлен «не оставлял ни одного камня не перевернутым», замечал тот же Кадоган, чтобы избежать военного конфликта из-за Данцига.20 Но каковы бы ни были метафоры, каково бы ни было нежелание Кадогана и Майского «сжигать мосты», дело шло все к одному и тому же и лишь усиливало советское недоверие к британской политике.21 Было не время разыгрывать несговорчивого истца перед важным потенциальным союзником. 22 мая Германия и Италия подписали «Пакт Стали», по которому оба правительства обязывались поддерживать друг друга в случае войны. На следующий день Гитлер собрал своих генералов, чтобы сказать им, что атакует Польшу при первой же возможности. И повторения чешской волокиты уже не будет.
25 мая британское правительство, с французским на буксире, предложило Советскому Союзу пакт об ограниченной взаимопомощи. Вступление его в силу зависело от согласия третьих стран, над которыми нависала угроза, и само оно было выдержано вполне в духе дискредитировавшей себя Лиги Наций. Чемберлен так объяснял своей сестре эту стратегию:
«Сейчас нахожусь в более оптимистичном расположении духа. Худшее для меня время и, пожалуй, единственное, когда я по-настоящему обеспокоен — это когда я должен принять решение, но недостаточно ясно представляю, как мне поступить. Именно таким было начало прошлой недели. Галифакс написал из Женевы, что ему не удалось поколебать Майского во мнении относительно трехстороннего альянса, да и Даладье настаивал, что такой альянс необходим... Казалось, что выбор лежит только между его принятием и полным прекращением переговоров... В прессе тоже не было никаких выступлений против этого альянса; было очевидно, что отказ может вызвать огромные затруднения в палате [общин], если мне даже удастся убедить кабинет.
С другой стороны, у меня были глубокие подозрения насчет советских целей и сомнения в том, что касалось военных возможностей Советов, даже если бы они честно хотели и намеревались нам помочь. Но еще хуже было чувство, что этот альянс обязательно станет основой для размежевания
