— Аппетитные какие, — с намеком заметил Хоудфис. — Возьми попробуй.
— Спасибо, с удовольствием, непременно отведаю, — продолжал он все тем же высокопарным слогом. — Покорнейше благодарю.
И тут же с крокодильей жадностью запихнул в рот кренделек.
Прожевав, он с напряженным ожиданием посмотрел на меня и спросил:
— У тебя не найдется сотни гульденов в долг?
Я отрицательно покачал головой. Не оттого, что не хотел дать, а просто не мог. Вы наверняка знаете, как обстоят дела с отпускными финансами. Поначалу соришь деньгами направо-налево; а к концу приходится уже латать дыры в бюджете и затягивать потуже поясок. По счастью, мы заплатили за гостиницу и за стол вперед. Но любые поползновения на внесметные расходы приходится отвергать решительной рукой. Попадаешь в прямо-таки блокадную атмосферу: сигареты по выдаче, всякие там рюмочные и дегустационные заведения обходишь стороной, передвигаешься пешочком — так оно ничего не стоит, кофе пьешь где подешевле. И все время отчаянно надеешься, что чаевые в гостинице включены в сервис. В конце концов начинаешь скучать по щедрой беспечности родного Амстердама.
— Здесь в окрестностях Зальцбурга есть одно казино, — сказал Хоудфис. — Так вот я зашел туда на прошлой неделе и…
— …и проигрался подчистую? — предположил я.
— Подчистую, — кивнул он.
Как выяснилось, его положение было куда драматичнее нашего, потому что располагал он лишь билетом на самолет, без права перенесения даты вылета, да номером в гостинице с оплаченным завтраком, так что был вынужден довольствоваться единожды в сутки парой кусочков хлеба с джемом. — Тут неподалеку я обнаружил сад, можно время от времени разжиться яблочками. Чего уж, мне осталось-то всего до первого августа… А там домой.
Да, не очень-то радостно, когда земляк попадает на чужбине в беду. Скрепя сердце мы поставили его на табачное довольствие, а вот денег на пропитание выделить ему не могли. Надо было что-то предпринять. Теперь, когда подходит время обеда или ужина, Хоудфис располагается на балконе нашего номера, откуда хорошо видна большая терраса. Там, внизу, на воздухе обычно накрывают столики.
И теперь всякий раз, когда мы с женой обедаем или ужинаем, я знаю, что по нашим тарелкам блуждает преисполненный экстатического восторга взор Хоудфиса. При мне теперь всегда большой желтый конверт, куда я, улучив благоприятный момент, запихиваю что-нибудь из съестного — рыбешку, кусочек мяса, картофелину, салат. Провернув эту операцию, я бросаю взгляд наверх и вижу его там, сияющего и благодарно кланяющегося. Порой он украдкой, жестами, пытается подсказать мне, чего бы ему еще хотелось.
Все это привносит известный элемент напряжения в наши трапезы, по окончании которых мы с конвертом в руках поднимаемся к себе и вываливаем его содержимое в металлический котелок. Получается нечто вроде собачьего ужина, и Хоудфис под нашим присмотром поглощает его с большим аппетитом.
— Божественно, — переводит он дух, когда в миске не остается ни крошки.
И в этом — великая польза путешествий. Они обогащают кругозор, обостряют у вас ощущение того, насколько все-таки дома лучше.
Сломали лед
Вчера часов в восемь вечера после утомительного дня, проведенного в Утрехте, я шагал по нашей улице, направляясь домой. Моя жена высунулась из окна второго этажа и крикнула:
— Оставайся внизу, я сейчас спущусь!
Немного погодя она в выходном платье появилась на крыльце и объявила:
Мы идем к Фи и Хенку.
— Но мы же хотели побыть дома… — начал было я. Но она уже устремилась вперед, так что мне волей-неволей пришлось идти следом.
— А с чего это мы туда идем? — полюбопытствовал я.
— Так надо, — решительно сказала жена. — Фи звонила. У них там опять что-то стряслось. Поссорились. И уже неделю друг с другом не разговаривают.
— Зато как спокойно! — восхитился я. — Хотелось бы и мне хоть раз в жизни недельку не раскрывать рта.
— Да ради бога! — обиделась жена. — Уж не думаешь ли ты, будто у тебя что ни слово, то жемчужина?!
Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:
— Фи звонила.
— О!
— Ну знаешь, это твое «о»!..
— А ведь оно больше всего похоже на жемчужину.
— Избавь меня от своих шуточек, — произнесла она с отвращением. — Фи звонила. Потому что страдает от всего этого. От молчания. И Хенк тоже.
— Ну так пусть начнут разговаривать, — сказал я упрямо.
— Это невозможно! — отрубила она. — Ты же знаешь. Фи — гордячка. А Хенк уступить не желает. Потому она нас и позвала. Мы сломаем этот лед, если просто так зайдем к ним и мило поболтаем… — Она посмотрела на меня. — Ну да, очень даже мило…
Мы уже стояли перед их домом, и моя жена позвонила в дверь.
— Может, ты одна пойдешь? — предложил я. — В конце концов, Фи — твоя подруга.
. — Ах вот как! — воскликнула она. — Не знаю, известно ли тебе, но, когда мы поженились, вместе с тобой мне пришлось терпеть еще и целую компанию твоих распрекрасных друзей, и при этом никто не спрашивал… Дверь отворили.
— Привет! — раздался наверху голос Фи.
— Привет! — крикнули мы и начали подниматься по лестнице.
— Они действительно прекрасные друзья, — прошипел я жене.
— А мы вот зашли поболтать! — весело сообщила моя половина своей приятельнице.
Наверху, на площадке, все мы обменялись поцелуями. Мне тоже достался один. Обычно Фи доставляет мне это удовольствие только в день моего рождения. Впрочем, мне нравится с ней целоваться.
— Как это мило! Проходите, пожалуйста.
Я думаю, из всей сокровищницы нидерландского языка больше всего злоупотребляют словечком «мило».
В гостиной, где царила до крайности напряженная и тягостная атмосфера, сидел чертовски спокойный Хенк с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах и явно не расположенного уступать.
— Здорово! — приветствовал он нас.
Мы начали разговаривать. Я — с Хенком. Моя жена — с Фи. Однако беседа не ладилась: комната как бы раскололась на две части, и враждующие стороны отсиживались каждая на своей половине. Стараясь подтолкнуть их друг к другу, я спросил:
— Скажи, Хенк, ты знаешь, какой подарок твоя жена хочет получить ко дню рождения?
— Это ты у нее спроси, — отозвался он.
— Послушай, Фи! Хенк спрашивает, какой подарок ты хочешь получить ко дню рождения, — громогласно осведомился я.
Она растроганно посмотрела на Хенка и со слезами в голосе спросила:
— Правда?
Хенк чуть помедлил, потом упал на колени и звучно произнес:
— Да.
— О Хенк! — заливаясь слезами, Фи кинулась вон из комнаты, а он пошел за ней, ласково
