входим в долгие сумерки, и на пятнадцатой «полянке», в окружении застывших ледяных глыб, ставим палатку. Разбивка лагеря и бивачные работы проходят быстро и без задержек. И это несмотря на то, что до этого у нас со Славкой не было совместных экспедиций. Все делается по одной, отработанной в зимних походах схеме — железной схеме матерого советского туризма. Начиная с пятидесятых, наши предшественники в туризме, а потом уже и мы, выработали строго определенный свод правил, который всегда оказывался причиной успеха походов по зимней Арктике. Поэтому, ставя лагерь, нам не надо было спорить и что-то друг другу объяснять. Свою первую ночевку мы со Славкой ставили молча и быстро, как будто этим только всю жизнь и занимались. Наблюдая за нашими действиями, я подумал, что, окажись кто- нибудь из нас двоих в команде Скотта, мы бы не дали погибнуть этой экспедиции. На своем родном «поле» Славка излишне въедлив и пунктуален. Он склонен соблюдать букву туристского закона больше, чем прощать несоблюдение. Я видел, что наши устремления сильны и лежат в одном русле, это было главным и вполне достаточным для меня доводом, чтобы успокоиться. Поэтому, в отличие от Славки, я поубавил свою приверженность жестким правилам в мелочах, но за Полюс был готов ломать хребет и, может быть, себе самому в первую очередь.
Первая ночь. На термометре -42°. Где-то рядом происходит торошение: лед визжит, скрипит, кажется, у самой палатки. После ужина забираемся в спальники. Пока они сухие, мерзнуть не будем. Не спим. Неожиданно приходит резкий удар, да такой, что мы перекатываемся в спальниках. Понимаем, что ледовое поле наехало на льдину, на которой стоит наша палатка. В палатке темно, я нащупываю ручку фонаря, тревожные мысли сменяются ужасом. Потом засыпаю. Что-то снова пробуждает меня — грохот стал сильнее, теперь он уже у самого уха. Сейчас ледовые глыбы начнут заваливать палатку! Но куда бежать от них в ночи, в такой мороз? Страшный скрип нарастает. Но чтобы одеться, нужно несколько минут. Славка поднимает голову. Выскальзываю из спальника, развязываю вход, в носках выскакиваю из палатки, с опаской оглядываюсь. В серых плотных сумерках застыли контуры нависших над палаткой торосов. Серая ночная атмосфера, сплетенная морозом в густую, непреодолимую для человеческой плоти сеть, неподвижно лежит на поверхности ледяных глыб. Вглядываясь в торосы, я готов поймать любое их движение. Но все незыблемо, все мертво в этом ночном мире. Я слышу, как работает «экскаватор», слышу его истошный скрип, визг льда, раздираемого беспощадным «ковшом». Я начинаю понимать, что он может стоять вовсе не за ближайшими торосами, а в километре, возможно и дальше. Заледенев, возвращаюсь в палатку и, не теряя скорости, проникаю в спальник.
Слава описывает первую ночевку: «Долго не мог заснуть. Била сильная, уверенная дрожь. Видать, не только из-за холода, но и нервная. Лег в одном спальнике, в ходовых вкладышах, мокрых перчатках и сам сильно сырой, спальник стал мокрый изнутри. Ночью часто просыпался, затаив дыхание слушал, как идет торошение, стонут льдины и раскачивается палатка. В каждом шорохе чудится медведь. Проснулся до будильника на особо сильный толчок и раскачивание. Гера выскочил посмотреть. Все на месте. Утром -39°. Вышли в 8:30. Ноги отошли только в пути. Первый переход опять без лыж. Второй переход — челнок на лыжах, совсем другое дело, но недолго: пошли сплошные торосы, тянуть очень тяжело…».
Третий день мы работаем. Видит Бог, как мы работаем! Всё в хаосе торосов. Вчера прошли чуть больше трех километров. Сегодня примерно столько же будет. Мы уже делим свой груз на три ходки и то продираемся с трудом. Нарты, как они бедные выдерживают! Особенно на спусках, когда они срываются вслед за нами с двухметровых глыб и бьются лбом. Но главное — наше настроение отличное, ведь мы идем к Полюсу! Возвращаясь к вещам, мы буквально бежим, мы встречаемся на этом пути с радостью, адресуя друг другу веселые, задиристые приветствия. У нас еще много сил, мы веселы еще и потому, что уверены: мы будем на Полюсе! Как будто до него осталась не тысяча, а всего несколько километров.
Слева от нас тянется белый пологий холм, северной своей частью плавно ниспадающий в океан, мимо которого мы тащимся третий день. Теперь мы видим, что это и есть мыс Арктический, куда нас не довезли вертолетчики — они-то об этом знали! Эта «шутка» в восемь километров стоит нам двух с половиной дней пути.
Слава: «Пока пишу заметки, издалека все время доносится непрерывный фон — скрежет, шорох, как будто ветер гудит в соснах. Утром и днем -36-38°. Вечером не смотрел. За ужином сделали глупость: приоткрутили гайки на крышке скороварки. Обдало струей каши с водой, хорошо, что виндблок не промокает. Ручку все время грею на свечке, сильно мерзнут руки».
А вчера Арктика взяла первую дань. Мы наткнулись на след Доминик и вскоре догнали ее. Она уперлась в большой вал торосов и не смогла перетащить через него свои нарты. Общая высота вала была около восьми метров, но основная трудность его преодоления состояла в том, что он был сложен из крупных ледовых глыб. Доминик сообщила нам, что утром провалилась в воду одной ногой. Слава помог ей перетащить нарты, и она пошла дальше, а мы принялись перетаскивать свое барахло. Через два часа я увидел финку опять, на этот раз я почувствовал — что-то случилось. Она сидела посередине небольшого — всего метров тридцать — поля и держала ногу над пламенем примуса. Пальцы ноги были белые. Вокруг были разбросаны вещи, по снегу рассыпаны таблетки. Она что-то кричала по-английски. Я быстро скинул рюкзак и принялся растирать ее пальцы. Они были твердые, как мороженая картошка. Я работал как автомат, без устали растирая пальцы Доминик. Я понимал, что сейчас все зависит только от меня. Минут через двадцать подошел Славка. Он начал ставить ее палатку, а финка, надев мои канадские ботинки, бегала по периметру поляны. Я сидел на коврике, засунув свои ноги в спальник. Казалось, пальцы Доминик отошли, в палатке она принялась сушить над примусом свой мокрый ботинок. Она попросила нас не уходить сегодня, и мы поставили рядом свою палатку.
Утром Доминик как ни в чем не бывало поприветствовала нас несколькими фразами, из которых стало понятно, что все в порядке и она продолжает движение к полюсу. Мы преодолели несколько валов сжатия, причем в некоторых случаях, выискивая места наименьшего сопротивления, приходилось идти на юг. Вскоре мы вышли к воде. Мы стояли на берегу большого водоема и долго не могли осознать, что перед нами вода. Пейзаж, к которому мы успели привыкнуть за последние несколько дней, состоящий из разбитого в глыбы льда, простирающегося до горизонта, над которым господствовали лишь холод да порывистый ветер, изменился. Пришло кислое на вкус, безысходное ощущение беды. Перед нами предстала открытая вода, шириною всего 800 метров, еще чистая, не подернутая молодым льдом, и это при нынешней температуре воздуха говорило о том, что полынья образовалась несколько часов назад. Еще вчера, перед встречей с Доминик, переползая через торосы и постоянно вглядываясь вперед, мы видели весь этот район, но воды здесь не было, да ее и не могло здесь быть вчера при довольно слабом юго-восточном ветре. Льды разошлись этой ночью. Теперь юго-западный ветер нещадно колошматил по нашим фигурам, выдувая последнее тепло и отгоняя противоположный берег со скоростью 600 метров в час. Так на наших глазах открывалась знаменитая в этих местах Североземельская заприпайная полынья.
Большая вода появлялась здесь всегда, когда приходили южные ветра. Припай, зацепившись за сушу, оставался, а северный лед уходил в направлении ветра. Иногда полынья раскрывалась до нескольких сотен километров. Ее ширина зависела от силы и длительности южного ветра. Потом приходили ветра северных румбов и гнали лед назад, на юг, в сторону островов Северной Земли. Все это заканчивалось грандиозным столкновением дрейфующих и паковых полей, исчисляющихся миллиардами тонн. В результате рождались торосы, подобные тем, по которым мы ползли до сих пор, делая по три километра в сутки.
Мы поставили палатку на южном «берегу» полыньи, на большой поляне, подальше от торосов — это было правилом ночевок на дрейфующем льду, ставить палатку подальше от возможных неприятностей и иметь достаточно свободного пространства в случае вероятных подвижек льда. Вечером по нашему следу приползли корейцы. Я пошел к ним на встречу. Ким пожаловался мне, что в его нартах лежит 150 килограммов, и этот факт угнетает его. Корейцы плохо говорили по-английски — наверно, еще хуже нас, очень часто мы совсем не могли их понять, все кончалось обоюдным смехом, и мы переходили на другие темы. У них были прекрасные палатки, обтекаемой формы, с тамбуром, добротного по фактуре материала — что называется, западного качества, именно то, что я видел в последние годы на экспедиционных буклетах. Наша палатка-полубочка была объемнее и выше, и в этом было ее преимущество по части комфорта. Она быстро собиралась, была двухслойной, пошита из тормозного парашюта. Материал продукции нашей авиапромышленности делал ее прочнее любой другой палатки, но то, что она была белого цвета, пускало насмарку все ее преимущества. Одеты корейцы были в комбинезоны и добротные красные пуховки. Пуховая одежда и пуховые спальники были эффективны в горах и в Антарктиде, но только не в Арктике, это мы знали железно. Лыжные крепления у них были современные, пластиковые, мы их называли «лапти», глядя
