доспехи, стоя на специально сооруженной подставке, правил колесницей. — Вы ведь, право дело, известный знаток оказания последней милости умирающим. Знаешь ли ты, Амлуния, как я познакомился с нашим обожаемым королем? Не убеди я его в том, что меня вовсе не размазало по земле поручнем колесницы, он, довольный тем, что делает доброе дело, облагодетельствовал бы и меня, отрубив мою светлую голову или пронзив столь сладкозвучное в песнопениях горло…
— Хватит! — В голосе Конана послышался уже нешуточный гнев, что заставило и Делвина, и Амлунию оборвать обмен смешками и шуточками.
Сам же киммериец приказал Эгилруду:
— Пошли нескольких человек из отряда — пусть снимут распятых с крестов, да поаккуратнее. Тем, кто еще жив, — оставить воды и хлеба. Не забудьте оттащить их поближе к дороге. Пусть живут, если смогут выжить. Местным жителям виднее, как к ним относиться. Захотят — выходят и помогут вернуться к родственникам, а если действительно сочтут их предателями, то расправятся с ними, как только мы скроемся за поворотом дороги.
Так прошло несколько дней. Наконец на горизонте показались башни и шпили дворцов Нумалии, а затем — дымы лагерных костров, а еще позднее и сам лагерь — ряды палаток, сторожевые вышки и осадные укрепления — частоколы на расстоянии полета стрелы от стен города. По главным воротам, выходившим к Великой Дороге Королей, и защищающим их башням беспрерывно молотили катапульты. Однако, судя по всему, помимо грохота и облаков поднятой пыли, их снаряды не производили никакого иного эффекта.
Выслав вперед одного из своих охранников, Конан передал войскам приказ не встречать главнокомандующего фанфарами и боевым кличем, чтобы, на всякий случай, скрыть от противника факт своего появления. Проскакав мимо молча салютующих ему солдат, киммериец направил коня к штабному шатру, где его встретили офицеры.
— Приветствую тебя, о король Конан, — поздоровался с ним Просперо, опустившись на одно колено. — Мы счастливы, что вы прибыли к нам, Ваше Величество. Причем ваш приезд — как никогда своевременен. — Обернувшись к стоящему рядом с ним немедийцу, Просперо представил его королю: — Это барон Хальк — наш верный союзник и неустрашимый в бою воин.
При этом Просперо пришлось помочь барону, который, вознамерившись поклониться Конану, чуть было не ткнулся носом в землю. С первого же взгляда становилось ясно, что Хальк изрядно пьян и не в состоянии поддержать в равновесии отягощенное доспехами тело.
— Мои приветствия благородному королю Конану! — расплывшись в пьяной улыбке, нетвердо произнес барон и заплетающимся языком продолжил: — А вы ведь и вправду родом из Киммерии. Я ваши рожи за версту узнаю — лихие налетчики на наши земли. Ну да ладно, ради нашей дружбы я готов все простить соплеменникам Конана — короля Аквилонии. Ничего, теперь мы — северяне — дадим жару этим зарвавшимся южанам…
— Я не вижу большой разницы между кровью человека, рожденного в ледяной тундре или в тропических джунглях. Как и мой меч, который рубит и тех и других одинаково бесстрастно.
Конан не особо старался соблюсти дипломатические приличия, понимая, что, проспавшись, барон вряд ли сможет восстановить в памяти подробности этой встречи. Видя, что Хальку и сейчас не под силу осмыслить столь неожиданное приветствие, он облегчил его мучении, добавив:
— Впрочем, я вижу, что вы с Просперо, действуя в единстве севера и юга, достигли больших успехов. А о теперь вы, уважаемый граф, — обратился он к Просперо, — раз уж господин Хальк не в состоянии членораздельно доложить обстановку, потрудитесь сделать это сами. Просперо, как я вижу, войска готовы к штурму, Но не выдвинуты на передовые рубежи.
Так точно, ваше величество. — Губы графа чуть изогнулись в едва заметной улыбке. — Ваши наблюдения абсолютно верны.
— Я полагаю, что вы передали противнику достойные условия сдачи города?
— Да, ваше величество. По наш парламентер был отправлен назад привязанным за волосы к хвосту его лошади, весь в синяках и ушибах.
— Все ясно. Это оскорбление будет дорого стоить городским властям. Скажи мне теперь, Просперо, неужели ты действительно думаешь разрушить или повредить башни и ворота города снарядами катапульт? По-моему, эти булыжники лишь царапают камень и бронзу укреплений…
— Вы правы, повелитель, — кивнул Просперо. — Стрельба из катапульт не наносит противнику никакого ущерба.
— И что же, мой верный граф? — поинтересовался Конан. — Вы в компании нашего трезвомыслящего союзника решили изобразить дело там, где ничто не сдвигается с мертвой точки? Просперо, я полагаю, тебе известно, что долгая осада не способствует повышению морального духа армии, причем не только осажденной, но и осаждающей. А кроме того, у нас ведь нет времени ждать, когда защитники города оголодают до того, чтобы согласиться сдаться. Самое важное дня нас в этой кампании — это скорость, темп наступления. — Резко оборвав свою тираду, король внимательно поглядел на графа и явно напряженным голосом спросил: — Что ты на это скажешь, Просперо?
На мгновение в шатре воцарилось молчание. Где-то поодаль раздалась очередная команда, резкий удар — и в воздухе просвистел пущенный из катапульты камень. Затем Просперо с самым невинным видом показал пальцем на штабной стол и сказал:
— Когда догорит эта свеча — ворота Нумалии рухнут.
— Что? — Конан взглядом проследил за жестом графа.
Рядом с картой на столе стоял бронзовый подсвечник. Восковые наплывы покрывали его верхнюю часть, и лишь слабый огонек дрожал в прозрачной лужице на макушке крохотного огарка тонкой свечи. Рядом со столом, напряженно глядя на свечу, стоял немолодой седовласый человек, одетый в черное.
— Это еще что, Просперо? — искренне удивился Конан. — Ты рискнул обратиться к колдунам? Неужели не известно мое отношение к таким штучкам! Впрочем, победителей не судят, и если это поможет нам сократить осаду…
— Ваше Величество, колдовство здесь ни при чем. — Просперо явно был доволен произведенным его шуткой эффектом и поспешил ввести короля в курс дела: — этот господин — капитан саперной роты Миниас. Его отряд был любезно предоставлен в наше распоряжение бароном Хальком. Обратите внимание на частокол: за ним с нашей стороны свалены груды свежевыкопанной земли. Вся она извлечена из подкопа, проделанного под северной надвратной башней. Постоянный обстрел стены и ворот из катапульт служит лишь для прикрытия работы саперов капитана Миниаса, отвлекая внимание защитником.
— Тогда ладно. — Конан явно почувствовал себя уверенней, выяснив, что осада ведется без помощи колдунов; Впрочем, далеко не все стало ему от этого понятно. — Чем-то мне это напоминает метод кое-кого из заморийских воров… Ну, да сейчас не время об этом. Скажите-ка лучше, господин капитан, как затухание свечи связано с падением башни? Это что — какой-то сигнал? Но почему тогда он подается из шатра?
Просперо фыркнул в кулак, а Миниас, опасаясь прогневать известного своей вспыльчивостью киммерийца, терпеливо пояснил:
— Ваше Величество, точно такая же свеча была зажжена одновременно с этой и отправлена вместе с саперами в подземный туннель. Сейчас под башней убраны последние земляные опоры и привязаны веревки к последним деревянным сваям. Все готово, чтобы в один миг обрушить северную надвратную башню. Чтобы не выдать наши намерения, граф Просперо отвел готовые к штурму войска за лагерный городок, оставив еще ночью штурмовые лестницы за частоколом. Просперо кивнул:
— Все так, Конан. Войска готовы, отведены за палатки и только ждут сигнала. Небольшой отряд ведет разведку боем у противоположных ворот, отвлекая внимание стражи. Надеюсь, что если ваше прибытие и было замечено со стен города, то вряд ли гарнизон тотчас же будет поднят по полной тревоге.
Конан с уважением поглядел на графа, капитана саперов и остальных офицеров. Затем Эгилруду был отдан приказ, не вводя ожидавших команды Черных Драконов в лагерь, готовить их к штурму, быть может — в пешем строю. Потом киммериец, не в силах оторвать взгляд от слабого вздрагивающего огонька, уставился на свечу, словно забыв обо всем остальном.
Вот язычок пламени последний раз взметнулся вверх, раздалось легкое потрескивание догорающего фитиля, в воздух поднялась струйка белого дыма — и свеча погасла. Воцарилось молчание. Взгляды всех присутствующих обратились к воротам и надвратным башням. С минуту все оставалось без изменений.
