И вновь по толпе пронесся вихрь не аплодисментов, но восхищенных вздохов, выкриков и шепота. Конан понял, что никто из присутствующих не в курсе разразившегося скандала. Сам киммериец не посвятил никого в свои более чем близкие отношения с принцессой. Двум другим участникам этого треугольника тоже была не с руки огласка. Поэтому от слушателей был скрыт истинный смысл слов Зануса, полных ревности и злой обиды. Посторонние услышали лишь красивые, высокопарные фразы, столь привычные в устах храмового победителя.
Единственной реакцией Конана на слова Зануса было еще большее желание начать бой. После той мольбы Африандры, обращенной к нему, киммериец голову сломал, прикидывая возможные достойные выходы из поединка: например, сколько ран он должен получить, чтобы быть унесенным с поля боя на радость принцессе, или же, наоборот, насколько серьезно он может поранить Зануса, не убивая его и не искалечив навсегда этого записного городского героя.
Проконсультировавшись с Эзрелем, Конан понял, что Садита не столь уж кровожадна и не требует смерти одного или обоих дуэлянтов. Достаточно лишь тяжелой раны одного из них, чтобы поединок был прекращен. Ради Африандры и будущего королевской династии следовало оставить в целости и сохранности кое-какие важные детали организма Зануса. Это, конечно, заметно сужало круг устраивавших Конана исходов поединка. В конце концом киммериец пришел к выводу, что лучшим из возможных исходов было бы обоюдное ранение. Конечно, в идеале рана Зануса должна быть тяжелее, чем нанесенная им Конану. При этом ни одно из ранений не должно быть унизительным. Оба соперника должны будут потерять много крови, чтобы удовлетворить все заинтересованные стороны — как смертные, так и неземные.
Конан понимал, что, скорее всего, эти ранения окажутся благими намерениями. Зная Зануса, его стиль и навык ведения боя, можно было предположить, что выбор будет стоять между тем, чтобы убить или погибнуть самому. Лично он предпочитал первый вариант. Время от времени киммериец вопрошал сам себя: готов ли он умереть ради каприза Африандры? Выходило, что нет.
— Какая вдохновенность, какое самоотречение! — восторженно декламировала Регула. — В Занусе мы видим чистоту и благородство, присущее жизни того, кто верно служит Садите. Граждане Оджары, я призываю вас вознести бессловесную молитву за нашего храмового победителя и его благородныe помыслы!
После мгновения гробовой тишины, повисшей над площадью, королева заговорила вновь:
— Вызов Занусу за личное оскорбление был брошен человеком по имени… — тут она взглянула на маленькую восковую дощечку, зажатую в ладони, — … по имени Конан, не благородного происхождения, не последователем нашей богини, не жителем Оджары. Конан, шаг вперед.
Выйдя из кучки своих знакомых, Конан шагнул за деревянное ограждение арены, на вымощенную площадь Агоры. Неодобрительный ропот пронесся над толпой. Относился ли он лично к киммерийцу или к его непритязательному наряду — этого Конан не знал. Не знал он и того, попросят ли его сказать что-нибудь эдакое для толпы зрителей. Когда королева жестом остановила Конана в нескольких шагах от себя и собралась что-то сказать, раздался протестующий голос Зануса:
— Стойте! Этот клинок… — он ткнул пальцем в сторону висевшего на поясе киммерийца ильбарского кинжала, — он не подходит для священного поединка. Это же не боевое оружие, а просто хозяйственный нож. — Занус обратился к одному из храмовых воинов, стоявших строем позади — Ради милости Садиты, подари этому несчастному благородный клинок, достойный сегодняшнего боя.
Протянув свое оружие, Конан принял взамен меч с золоченой рукоятью, скрытый в шикарных ножнах.
— Предупреждаю тебя, Занус, я еще ребенком ворочал мечом потяжелей этого. — Обнажив клинок, киммериец отбросил ножны в сторону. — Не думай, что непривычным мне оружием я дольше буду добираться до твоей глотки.
— Если ты все еще думаешь, что исход сегодняшнего боя зависит от того, какой клинок у тебя в руках… — Занус замолчал, не договорив фразы. Его лицо не скривилось даже в презрительной улыбке, глаза едва взглянули на Конана. — Я просто хочу, чтобы были соблюдены все правила. Ты и то оружие, которое будет в твоих руках, ничего не значат ни для меня, ни для нашего храма. Ты никто, безродный варвар, никому нет дела до того, какой клинок осквернишь ты своими лапами.
— Оскорбления — это твоя разменная монета, Занус, — сказал Конан и сплюнул. — Не пытайся разозлить меня ими. Это не поможет тебе уйти от возмездия.
Его соперник лишь слегка пожал плечами и бросил:
— Неужели ты еще не понял, варвар? Ты уже побежден. Очищающая все кровь смоет тебя и то зло, которое ты причинил мне… Ну, хватит. К бою!
Еще во время обмена угрозами Регула опасливо попятилась. При последней фразе Зануса храмовые воины поспешили закрыть ее, встав стеной перед королевой. Поле боя было очищено.
Пока они отходили к помосту, Конан успел подумать, что здесь что-то нечисто. Занус не сумасшедший. Опытный воин, он видел Конана в бою. Почему же он с такой уверенностью выходит на этот поединок? Что питает его непоколебимость: фанатизм или же колдовство? Неужели его госпожа Садита из тех мелочных божков, которые опускаются до того, что напрямую вмешиваются в личные дела смертных? Взглянув на портик, киммериец увидел ее портрет, высеченный на камне, — похожее на маску, непроницаемое лицо.
Храмовый воин поприветствовал противника, подняв меч вертикально перед собой. Конан сделал такой же жест, предполагая, что это часть традиционного ритуала. Дистанция между противниками была достаточно большой — полдюжины шагов, не больше. Конан опустил меч и начал осторожно, крадущимися шагами приближаться к противнику.
В это время Занус высоко поднял свой меч, сделал резкое движение руками так, что меч описал сверкающую дугу над его головой. Затем храмовый воин расстегнул тунику, обнажив шею и сильные, широкие плечи.
Взмахнув мечом еще раз, Занус отрубил себе голову.
Удар был твердо рассчитан и нанесен изо всех сил. Конан понял это сразу, хотя все еще не мог понять, что случилось. Отточенная сталь насквозь прошла человеческую плоть — кожу, кость и мышцы. Голова мастера фехтования Зануса покатилась по камням мостовой под алым кровавым фонтаном. Его тело еще некоторое время неподвижно простояло, сжимая в руках меч. Затем раздался звон стали о камни, и обезглавленный труп, извиваясь и дергаясь, рухнул вслед за головой и клинком на чисто вымытые камни площади.
Это зрелище не было встречено криками ужаса. Нет. Никто еще не пришел в себя и не мог поверить в случившееся. Неподвижность и молчание тянулись долго, пока Конан первым не издал короткий хриплый смешок. Затем он недоверчиво поинтересовался:
— Кром! Что все это значит? — Он повернулся за разъяснениями к ближайшим зрителям: — Что за цирк вы тут придумали? Я вполне управился бы с ним сам…
— Молчать! — раздался окрик Регулы с королевского помоста. — Чужеземец, не оскверняй этот священный миг! Хватит богохульствовать и поносить имена других богов здесь, перед храмом Единственной Истинной Богини.
— Верующие в Садиту! — вновь обратилась она к молчащей толпе. — Я не предвидела этого события. Наша богиня держит кое-что из своих намерений в секрете от простых смертных. Но будьте уверены — вы избраны ею, чтобы присутствовать в этот день. Вы видели акт высшей воли, выражение высшей силы веры! Жители Оджары, вы стали свидетелями чуда!
При этих словах толпа начала пробуждаться от оцепенения. Конан увидел, как люди стали тянуться и вставать на цыпочки, чтобы увидеть останки Зануса. Послышались удивленные возгласы.
— Триста лет подобные подвиги не совершались на храмовых церемониях, — продолжала Регула. — И никогда в истории Оджары жертва не была принесена с таким мастерством. Никто, кроме Зануса не постиг так глубоко искусство боя, никто не был так силен и крепок в своей вере. Садита признала заслуги своего служителя. Ему было дозволено принести себя в жертву. Поступив так, он занял свое место среди бессмертных!
Красноречию Верховной жрицы, стремящейся успокоить пораженных свидетелей происшедшего, казалось, не будет предела.
— То, что вы сейчас видели, — не что иное, как доказательство бессмертия! Вы сами видели это!
