шанс.
Наибольшие неудобства Конану доставлял его тесный нагрудный панцирь, стесняющий движения и затрудняющий дыхание, но сила и точность его ударов от этого не слабели. А Фавиан действительно уже начал выдыхаться. Он тратил больше сил и времени на то, чтобы делать отвлекающие маневры и угрожающие движения, чем точные выпады. Не раз его рапира натыкалась на кирасу Конана, и он сосредоточил все внимание, чтобы попасть ему по ногам или по лицу.
— Точнее, сын! Тесни его, загоняй в угол!
Но исход борьбы был уже ясен. Удары Конана были сильными и точными, и хотя он не собирался убить или даже ранить своего противника, вид у него был угрожающий. Еще один удар, и он увидел смертельный страх в глазах Фавиана. Барон хотел было крикнуть еще что-то в поддержку сына, но молодой лорд уже выставил рапиру вертикально перед собой, что на языке фехтовальщиков означало, что он сдается. Конан опустил оружие.
— Ну, варвар, я вижу, ты извлек огромную пользу из наших тренировок, — Тяжело дыша, Фавиан вложил рапиру в ножны, а затем, к изумлению Конана, он шагнул вперед и положил руку киммерийцу на плечо. — Надо было сразиться с тобой на две недели раньше, хотя бедняге Эвольду не повезло даже тогда. Ну что ж, ты прошел мой маленький тест, и если я должен иметь телохранителя, то я согласен, что им будешь ты.
Фавиан взглянул на остальных, которые стояли в растерянности, понимая, что это был вовсе не тест. Ненависть молодого лорда к киммерийцу была очевидна, и все были удивлены этой внезапной сценой примирения. Чтобы скрыть неловкость, Дру занялся расстановкой опрокинутой вовремя сражения мебели, Арга взял у Конана меч, вложил в ножны и повесил на стену, а барон спокойно отдал им незначительные распоряжения и ушел, не попрощавшись, с замкнутым и надменным лицом. Конан снял панцирь и отдал его Дру, но когда собрался уйти вместе с остальными, Фавиан остановил его.
— Теперь, после того, как мы скрестили мечи, что ты скажешь насчет того, чтобы нам вместе выпить, киммериец? — спросил, он и направился к шкафчику рядом с кроватью, откуда вытащил глиняную бутыль и два кубка. — Честно говоря, я считаю выпивку благородным видом спорта, и охотнее упражнялся бы в нем, чем в чем-либо другом.
Некоторое время спустя Конан, обильно накачанный густым сладкий ликером, весело рассказывал своему хозяину о потасовке в тюрьме. Ликером была перепачкана его куртка, так же, как и охотничий наряд Фавиана, изрядно был залит им и стол.
— И вот, когда они выволокли меня оттуда, я был уверен, что меня сейчас вздернут на виселице, но вместо этого я неожиданно попадаю в благородный дом! Чужеземец в этой стране не может и мечтать о такой удаче, — Конан сделал очередной большой глоток. — Но для вас, должно быть, только прибавилось хлопот. Я вовсе не хотел этого, Фавиан.
— Да ну, не думай об этом, Конан! — небрежно махнул рукой юный лорд. — Разве ты виноват, что похож на меня или что попал в тюрьму именно в такой момент? А кстати, за что тебя посадили?
— Я ни в чем не виноват, клянусь, — замотал головой Конан. — Просто я попала небольшую переделку.
— И ты не связан с бунтовщиками? Может быть, ты призывал к мятежу? — Фавиан пристально посмотрел на него.
— Какой там мятеж! Я и знать ничего не знал. Просто я врезал одному стражнику по морде… но это только потому, что он сам напросился.
А, понятно, — кивнул Фавиан. — Последнее время они все взбудоражены. Во-первых, разговоры о мятеже, а во-вторых еще этот культ змеи, о котором кругом ползут слухи. Не знаю, есть ли во всем этом реальная угроза для правления моего отца, но я знаю одно: если сейчас принять наиболее строгие меры, то меньше хлопот будет потом.
Фавиан налил из бутыли еще Конану, затем, чуть поменьше себе.
— А что это за строгие меры? — спросил Конан, залпом осушив свой кубок.
— Своретта говорит, что всех будоражат смутьяны, которые говорят, что налоги и подати слишком велики. Так вот, друг мой, именно тут-то я и могу сверкнуть во всей красе. Если бы отец разрешил мне возглавить конный отряд в провинции, я бы показал этому отрепью, что такое бунтовать! Я бы им устроил мятеж!
Конан смотрел на свой кубок затуманенным взглядом, язык, слипшийся от сладкого ликера, уже едва ворочался.
— Я хорошо знаю селян, — сказал он. — Они не способны готовить какой-то большой мятеж. Те, кого я видел в тюрьме, совсем не показались мне кровожадными.
— Селяне? Кровожадные? Ну, конечно, нет! — Фавиан цинично рассмеялся. — Если бы они были кровожадными, то они не были бы селянами-земледельцами. Но есть одно, что позволяет сохранять власть Эйнарсонов — абсолютная и безоговорочная жестокость, несмотря на все сладкозвучные разглагольствования советника Лотиана. С того времени, как мой предок Эйнар — или его еще более дряхлый предок, кто бы ни начал это, — так вот, когда он впервые взял в руки меч и стал учиться искусству кровавой бойни, он понял, что тем самым может поднять себя над своими товарищами. И с этого дня меч стал главным выражением нашего превосходства. Убийственное искусство войны — мы всегда должны следовать ему, и если мы забудем об этом хоть на какое-то время, то мы погибли.
Увлеченный собственной речью, Фавиан встал и взял в руки свой меч. Бросив ножны на кровать, он вытянул меч перед собой:
— Как странно, Конан, что этот ужасный инструмент является главным орудием в решении человеческих судеб! Он просто режет мясо, но при этом он поддерживает курс империи и охраняет нас, Эйнарсонов!
— Разве только меч охраняет? — спросил Конан, чувствуя как заводится Фавиан. — А как насчет сверхъестественной защиты вашего рода?
— Откуда ты знаешь об этом? — Фавиан подозрительно взглянул на киммерийца и бросил меч на кровать. — Кто тебе сказал?
— Однажды барон как-то обмолвился об этом, — Конан сделал один глоток. — И по замку тоже ходят слухи.
— Я думаю, они ходят и вокруг замка, — Фавиан сел за стол, взял кубок в руки и начал задумчиво вертеть его в руках. — Знаешь, Конан, скоро я достигну возраста посвящения в тайну моей семьи. И тогда, может быть, я пойму, просто ли пугают этой легендой доверчивых дураков или во всем этом что-то есть. Но вот только ты, киммериец, никогда не поймешь — судьба ли тебя охраняет или ты просто хорошо делаешь свою работу.
Фавиан заткнул пробкой бутыль и сгреб кубки. Конан смотрел на залитый ликером стол и уже ничего не хотел говорить.
— Ладно, парень, мне надо готовиться к ужину, — сказал Фавиан. — А тебе надо торопиться к своему. Но мы еще поговорим. И если мой отец не остынет к этой идее сохранения нашего рода, то твоя удача будет и дальше тебе улыбаться.
Конан вышел из комнаты Фавиана слегка пошатываясь, с головой, затуманенной крепкой выпивкой. С трудом найдя путь вниз, он спустился в комнату слуг и сел за стол.
Лидия не появлялись, и Конан не заводил своих обычных разговоров за ужином. Он был необычно молчалив и, рассеянно доедая свой ужин, размышлял о том, что теперь ему стало известно о Фавиане. Проведя с ним половину дня, Конан понял, что у наследника барона изменчивый и непостоянный характер, а его малодушие принесет еще всем немало неприятностей. Чутье подсказывало Конану, что все это прекрасно знает барон Бальдр.
Внезапно появившись в общей комнате, Лидия быстро прошла через нее, даже не взглянув на Конана. Он тяжело поднялся из-за цивилизованных мужчин и женщин я их непредсказуемые настроения.
Уже поздно ночью Конана разбудили какие-то неясные звуки: тяжелые шаги и приглушенные рыдания. Он быстро вскочил на ноги и отдернул занавеску. Мерцание свечей было слабым, но Конан успел увидеть полуодетую фигуру, только что исчезнувшую в одном из альковов.
