с горечью сказал Конан. — Но ты, Калисса… Ты-то зачем подвергаешь себя опасности? Запри за мной дверь на засов и прощай! — Он вышел, прикрыв за собой дверь, и услышал звон разбивающихся банок, которые Калисса швырнула ему вслед, а также гневные проклятия.
Пробираясь наощупь по коридору, Конан ощущал невыразимую тяжесть на душе. Как это ни печально, Калисса была такой же сумасшедшей, как и остальные члены ее семьи. Но он, пешка в руках Эйнарсонов, был теперь наконец свободен от них, и все его обязательства снимались. Теперь он уйдет, если только сможет найти дорогу из этого осиного гнезда.
Конан напомнил себе о мятежниках. Конечно, он сочувствовал им, вопреки всем разговорам о их коварстве. И эта Эвадна… Его мысли о ней были противоречивыми. Она волновала его, но почему-то он не чувствовал большого желания поцеловать ее окровавленную руку. Все эти немедийские девушки какие-то вероломные и ненадежные, лучше уж ему уйти.
Но перед уходом надо попытаться, пока дом был охвачен смятением, получить последнюю причитающуюся ему плату — так сказать, выходное пособие. Конан вспомнил о сундуке с деньгами, который видел в комнате Бальдра. Сходство о Фавианом может помочь ему беспрепятственно проникнуть туда, если только действовать быстро. А исчезнуть надо сегодня же ночью, чтобы избежать более болезненной платы.
Он подошел к двери в конце коридора и, отомкнув ее непрочный замок, заглянул внутрь. Никого не было видно, не раздавалось и никаких звуков преследования, даже яростные крики Калиссы постепенно стихли. Но зато вопли и звон оружия отчетливо доносились снизу.
Конан быстро пересек комнату и остановился у противоположной двери, но не успел он открыть ее, как она сама распахнулась, и в комнату вбежали двое, очевидно, спасаясь от погони. В первом, одетом в длинный черный плащ и шляпу, закрывавшую половину его лица, Конан сразу узнал толстого Своретту. Его спутником был Эвольд, мастер фехтования.
— А, варвар! — задыхаясь, произнес Своретта. — Твой хозяин мертв, мне уже сказали! Но не бойся, ты еще можешь на нас поработать, — Он бросил на Конана пристальный испытующий взгляд. — Если, конечно, ты не связал свою судьбу с предателями!
— Нет, с предателями я дела не имею, — холодно глядя на Своретту, Конан вынул меч из ножен. — И с вами тоже.
Резкий удар его меча мог бы убить на месте мастера шпионажа, но Своретта проворно отскочил в сторону, мгновенно достав из-под плаща свой меч, и бросился на Копана.
Мастер фехтования тут же присоединился к Своретте, и киммерийцу пришлось сражаться сразу с двумя противниками. В бешеном темпе он наносил удары направо и налево, и наконец мощным усилием он отбросил Эвольда в сторону. Мастер Фехтования был выведен из строях всего лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы прицельным ударом направить меч под накидку Своретты и вытащить его оттуда залитым кровью.
Толстяк зашатался, рыча от боли, его руки стали судорожно шарить под накидкой. Осознав глубину своей раны, он выпучил от ужаса глаза и, дико закричав, рухнул на пол.
— Тебе ни в чем нельзя доверять, — сказал Конан, глядя на корчившегося врага. — Даже в смерти. И работать на тебя я никогда не собирался. Не хватало мне еще дрожать от страха из-за твоих отравленных кубков или твоих прихвостней у меня за спиной, — Не обращая внимания на Эвольда он высоко поднял свой меч над шеей Своретты, затем с силой опустил его. Раздался ужасающий хруст, и голова мастера шпионажа откатилась в сторону.
Конан взглянул на Эвольда, который замер от ужаса и не пытался больше возобновить сражение. Услышав голоса в коридоре, он взглянул в ту сторону и увидел приближавшихся к дверям троих вооруженных людей в праздничных нарядах.
Эвольд повернулся к Конану. Ссадины и синяки на его лице, полученные мастером фехтования во время их первой встречи, уже зажили, хотя их желтоватые следы придавали ему нездоровый вид. Эвольд нерешительно поднял меч, но, бросив взгляд на окровавленное тело на полу, невольно попятился.
— Ну, мастер фехтования, я вижу, ты готов снова поучить меня, — насмешливо сказал Конан, со свистом рассекая воздух мечом. — Я многому научился со времени нашей последней встречи, как ты успел заметить.
Пробормотав проклятье, Эвольд резко повернулся и сделал шаг навстречу приближавшимся мятежникам, предпочтя иметь дело с ними, а не со своим бывшим учеником. Конан разочарованно
смотрел ему вслед, но с места не двинулся.
Подойдя к мятежникам, мастер фехтования бросился в бой, сразу ранив одного из них в руку, но ему не удалось прорваться через их кордон. Получив удар по ноге, Эвольд начал отступать, но противники окружили его, тесня и нанося бесчисленные удары.
Конан не стал ждать неизбежного исхода сражения. Он не хотел больше сражаться ни на чьей стороне и быстро пошел по коридору в противоположном направлении. Этот путь вел в центральную часть замка, откуда доносилось эхо криков и звон металла. Перспектива захватить добычу во время побоища подогрела его, и он побежал еще быстрее.
Конан не боялся никаких препятствий на своем пути, но встреча, которая произошла через несколько мгновений, явилась для него неожиданной — в нескольких шагах впереди появился барон Бальдр, вышедший в коридор через боковую дверь своей комнаты.
Вслед за ним в коридоре появился Железный гвардеец, бесстрастно смотревший на Конана, не выказывая никаких признаков отождествления его с Фавианом или с варваром. Барон подал знак, и гвардеец загородил Конану дорогу, взмахнув в воздухе мечом.
Киммериец мгновенно бросился в атаку. Некоторое время они молча рубились, и исход битвы был еще неясен, так же, как и ее цель. Барон, не произнося ни слова, холодно наблюдал за происходящим, застегивая пряжки на своих латных рукавицах.
Охваченный страстью схватки, киммериец нанес противнику мощный удар, от которого тот едва не потерял равновесие. Воспользовавшись моментом, Конан навалился на гвардейца и сбил его с ног. Когда тот упал на пол, киммериец сел на него и начал дубасить тяжелой рукоятью меча, затем схватил его за шлем и стал выворачивать голову гвардейца. Через несколько мгновений все было кончено. Гвардеец лежал неподвижно, с запрокинутой под неестественным углом головой.
— Сын мой, ты наконец добился успехов в искусстве сражаться! — Бальдр стоял, глядя на тяжело дышавшего победителя, и неповрежденная половина его лица расплылась в улыбке. — Мне приятно видеть твое превосходство, хотя сердце мое скорбит от твоего кровавого предательства.
— Я не ваш сын, — сказал Конан, поднявшись на ноги. — Фавиан мертв, его убила невеста, которую он привел в свою комнату, чтобы изнасиловать.
Барон покачал головой, и в его глазах появился безумный зловещий блеск.
— Нет, мальчик, не надо меня дразнить. Мертв северный дикарь, которого я послал дежурить в твою комнату. Теперь ты видишь, что твой отец проявил своевременную мудрость? Ну а теперь мы можем сразиться с тобой, — С неожиданной легкостью барон беззвучно вынул меч из ножей. — Решительно и до смерти! Но будь уверен, сын, что кто бы из нас ни пролил свою кровь на эти древние каменные плиты, это будет благородная кровь!
И барон начал сражение взмахом своего меча. Возможности ускользнуть у Конана не было, и он ответил нижним ударом. В следующее мгновение меч Бальдра был почти у его лица, уверенно пройдя сквозь защиту, которую строил Конан. Киммериец понял, что имеет дело с опытным и искусным противником, сильным, как демон, в своем безумии и закаленным многочисленными военными походами. Он ускорил темп своих ударов, чтобы ослабить старика и поймать подходящий момент.
— Ну что, мальчик, нелегко тебе приходится в этой убийственной игре? — Бальдр держался совершенно спокойно, не показывая никаких видимых усилий. Экономия движений оставляла ему достаточно дыхания, чтобы разговаривать во время боя. — Это еще не предел моих возможностей. Я мог бы намного лучше использовать этот меч, если бы сражался за тебя, сын. Но я знаю, что когда-нибудь вернешься к нашим идеалам, ведь я так много старался наставить тебя на правильный путь. В крови Эйнарсонов есть одно беспокойное качество, которое ввергает их из поколения в поколение в ужасные преступления — отцеубийство, братоубийство, самоубийство. Видимо, беспокойство крови необходимо для хорошего правления. Я молил наших предков избавить нас от этого проклятия, но… С самого твоего детства, Фавиан,
