офицер!»
Пленного перевалили через плетень. Связали руки брючным ремнем. Наблюдая за этими сноровистыми действиями разведчиков, Ромашкин думал: «Вот окаянные! Ни бог, ни дьявол им не страшен, но до чего ж суеверны! Ни один, уходя за „языком“, не возьмет веревку или кляп. Вот и сейчас во рту у немецкого офицера моя рукавица, а связан он поясными ремнями. И когда я провалился под лед, мне тоже бросили брючный ремень. А как нужна была веревка! Ведь я приказывал взять ее».
Спросил Сашу Пролеткина:
— Где веревка?
Тот посмотрел на командира безгрешными глазами и, не моргнув, ответил:
— Забыл я ее, товарищ лейтенант. Да обойдемся, вы не беспокойтесь! Было бы кого вязать…
Ромашкин осмотрел снаружи подобранные ящички, Они были из полированного дерева, чем-то напоминали этюдники. Откинул крючки, поднял крышку. Ожидал увидеть все, что угодно, только не это. «Мать родная! Вот так удача! Неужели и во втором ящике такое же?» Он открыл другую крышку, а там еще лучше.
Нет, не штабные документы и не карты! В изящных футлярах, обтянутых изнутри бархатом, лежали коллекционные вина. Каждая бутылка особой формы и пристегнута лакированными ремешками. «Наверное, фриц шел на гулянку, вовремя мы его зацапали, а то, проклятый, вылакал бы все без нас!» — усмехнулся про себя Ромашкин.
Разведчики оттащили пленного подальше от деревенской улицы, рассмотрели повнимательнее: все в порядке, обер-лейтенант. Теперь только бы уйти тихо.
Но «язык» сел на землю и — ни с места. Рот у него заткнут, руки связаны, а двигать ногами не желает. Его поднимали, подталкивали в спину, он не сделал ни шагу. Попробовали нести — тяжел, к тому же начал брыкаться. Терпение разведчиков иссякло. Рогатин поставил фашиста на ноги и влепил ему такую затрещину, что тот грохнулся наземь, как неживой. Все подбежали и остолбенели — обер лежал пластом. Убил!
— Ты что, очумел! — накинулся Василий на Рогатина.
— Я в четверть силы. С воспитательной целью, товарищ лейтенант, — оправдывался Иван.
Разведчики опять подняли немца, и он «ожил». С опаской поглядел на Рогатина. А когда тот подошел поближе и слегка замахнулся, фашист побежал так прытко, что за ним едва поспевали.
Вышли к речке. «Как же теперь? — задумался Ромашкин. — пленный сам не поползет, а лежать с ним рядом нельзя: начнет брыкаться, утопит и себя и других?.
— Дайте обера мне, — попросил Пролеткин. — Я из него саночки сделают.
— Какие саночки?
— А вот увидите…
Пролеткин выломал в кустарнике две длинные палки и скомандовал:
— Снимай, хлопцы, ремни!
Ему подали ремни. Саша заставил пленного надеть белый костюм и в этом наряде уложил его на палки, привязал к ним ремнями. Теперь немецкий офицер не мог сделать ни единого движения.
Все по одному сползли на лед. Пленного поручили Саше. Из бинтов ему сделали длинную лямку, и Пролеткин тянул немца за собой.
Вскоре окликнул знакомый пулеметчик:
— Вы, товарищ лейтенант?
— Мы.
— Ну, как лед? Держит?
— Держит.
— Скажи пожалуйста! А я совсем не наблюдал за речкой. Теперь буду поглядывать. Приволокли, что ли?
— Приволокли.
Было около шести часов утра. В штабе все еще спали. Но приятной вестью начальство можно побеспокоить. Ромашкин повел обер-лейтенанта к Колокольцеву. Ящички с вином решил пока не сдавать, это не документы, никакого влияния на решение командования они не окажут.
Возвратясь из штаба, подозвал к столу разведчиков и с заговорщицким видом открыл один футляр.
— Вот это да! — восхищенно оценили все.
Фиолетовый бархат отсвечивал матово. Бутылки — одна пузатая с длинным горлом, другая с длинным телом и короткой шеей, третья гнутая в талии, четвертая каким-то кубом — искрились. Их украшали этикетки с замысловатыми золотыми вензелями.
Разведчики развязали «сидора», полезли за кружками.
— Только по сто граммов, — предупредил Василий.
— Да больше, чем по сто, на весь взвод и не придется, — с деланным безразличием сказал Саша, хотя ему явно не терпелось отведать диковинных напитков.
— Французское, — определил Жук, разглядывая этикетку.
— Давайте один ящик командиру полка подарим. У него начальство бывает, пусть пофорсит, — предложил находчивый старшина.
— Я розумию так, що нам же слава буде, — поддержал Шовкопляс и представил Караваева, который угощает начальство. — Чи не покуштуете, товарищ генерал, вина хранцузского, мои славни разведчики просто закидали меня разними трохфеями.
— Решено, дарим один ящик командиру полка! — согласился Ромашкин.
Вино в одной бутылке оказалось густо-красным, в другой — черное, как тушь, в третьей — апельсиново-оранжевое, в четвертой — зеленое, будто весенняя травка. Разведчики опрокидывали кружки в рот, морщились.
— Очень сладкое, — сплюнул Голощапов.
— И градусов мало, — сожалеючи произнес Рогатин. Жук разъяснил:
— Кто же так пьет коллекционные вина? В каждом из них свой букет. Пить надо не торопясь, вдыхать аромат, смаковать вкус.
Шовкопляс ухмыльнулся:
— Щось меня цей букет не забирае. Добавлю-ка я нашенского букету. — Он отвинтил крышечку фляги, налил в кружку водки. Выпил. Крякнул, утирая рот рукавом, и блаженно улыбнулся: — О не букет! О це по-нашему! Аж пятки свербит!
Разведчики посмеялись и тоже залили «французское баловство» ста граммами.
Днем Ромашкин отнес второй ящичек Караваеву. Командир полка поблагодарил за подарок, полюбовался бутылками, но откупоривать не захотел, отдал Гулиеву.
— Спрячь и сбереги. Нагрянут какие-нибудь высокие гости — поднесем. — Потом испытующе взглянул на Ромашкина. — А может, сохраним до победы? Может, тогда вместе с тобой разопьем?
— Для такого случая мы и получше достанем, — уверенно пообещал Василий.
* * *
Василий сидел на берегу тихой речки, смотрел на юрких мальков в воде, слушал щебет лесных пичужек и на миг позавидовал им — даже не знают, что идет война.
От рощи тянуло чистой прохладой, она отгоняла запах пригорелой каши, который шел от кухонь, врытых в берега лощины. Василий ушел сюда, чтобы выписать из «Словаря военного переводчика» незнакомые фразы и заучить их. Словарь дал ему капитан Люленков. Он владел немецким свободно. Ромашкин часто жалел, что в школе относился к немецкому легкомысленно. «Если бы запомнил слова, которые мы тогда учили, теперь понимал бы, о чем говорят немцы в своих траншеях, и мог поговорить с пленными».
Ромашкин упорно занимался. Кроме словаря он читал подобранные немецкие газеты, пытался делать
