– А почему, – спрашивает, – вы думаете, что это вы?
Действительно. Указ только что опубликован, и вот Герой тут как тут, в этот же день, как говорится, явился – не запылился! Но это теперь, спустя много лет, я так рассуждаю, а тогда я был молод (двадцать два еще не исполнилось), да и нервишки у нашего брата фронтовика поизносились. Мне показался обидным и вопрос майора, и особенно его взгляд. Не задумываясь, выпалил:
– Потому, что я не сидел всю войну, где сидите вы…
Майор покраснел и зло одернул меня:
– Не забывайтесь, старший лейтенант, а не то я позвоню в комендатуру и… – он не договорил, протянул мне лист бумаги: – Вот заполните анкету. Укажите адрес, где сейчас живете. Проверим. Если вы – вызовем.
Ну а через несколько дней пришло приглашение в Кремль. Неправда, будто бы там предупреждали, чтоб не жать крепко руку Михаилу Ивановичу Калинину. Никто нас об этом не просил. Наверное, это выдумка. Хотя пожать руку целому залу не просто, иной на радостях так стиснет, наверное, хрустели старые косточки у добрейшего нашего Всесоюзного старосты, как тогда называли Калинина.
Собрались мы в назначенный час в Свердловском зале. Сидим, ждем. Рядом со мной летчик, у него несколько орденов на груди. Я его спрашиваю:
– Какой тут порядок, товарищ капитан? Что надо говорить, когда вызовут?
– Не знаю, я все ордена на фронте получал.
И вдруг выходит Калинин, точно такой, как на фотографиях: небольшого роста, белая бородка клинышком, очки в металлической оправе. Встретил его секретарь Президиума Верховного Совета А. Ф. Горкин, у которого на столах уже разложены коробочки с орденами, удостоверения. Хотел я другого соседа спросить, какой же все-таки порядок вручения, и вдруг слышу – меня вызывают. Оказывается, вручение наград начинается с Героев. Как оказалось, в этот день таких было трое среди награжденных, начали с меня.
Вышел я к столу несколько растерянный. Калинин мне подает грамоту Героя, а не ней целая горка: коробочка с орденом Ленина, коробочка с Золотой Звездой, удостоверение, проездные купоны.
Награды на красном бархате золотом горят. А я, как в счастливом сне, смотрю на Калинина и улыбаюсь.
– Поздравляю вас, товарищ, с присвоением звания Героя Советского Союза.
– Служу Советскому Союзу! – машинально ответил я, как и полагалось по уставу.
Михаил Иванович по-отцовски, с сожалением на меня посмотрел. Вид у меня действительно был не геройский – похудел я после ранения, побледнел, тощая шея торчит из воротника гимнастерки.
– Сколько вам лет? – спросил Калинин.
– Двадцать два, Михаил Иванович.
– И уже Герой! Молодец. Желаю вам дальнейших успехов.
Сел я на место, привинтил мне летчик-сосед звездочку на гимнастерку, все на меня смотрят, улыбаются. А я все не могу понять, что это я – Герой! Вышел на Красную площадь, опять прохожие оглядываются на меня с доброжелательными улыбками. А я все еще не ощущаю, что это именно со мной произошло. Подошел к витрине магазина, делаю вид, будто рассматриваю товары, а на самом деле на свое отражение гляжу.
Долго стоял, смотрел, все не верилось.
Лечение
Петров ехал в Москву на видавшем виды фронтовом «виллисе» в сопровождении своих верных помощников – водителя и той группы обеспечения, которая была с ним повсюду. На долгом пути до столицы Петров много думал, стараясь понять, что же произошло на этот раз. Каких-то видимых причин для недовольства его действиями и работой, по его мнению, не было. Конечно, Петров понимал, что дело не в болезни – больным он себя не чувствовал, видимо, что-то произошло в Ставке.
Позднее все прояснилось, стало известно, какое письмо написал Л. З. Мехлис. Но в те часы, когда Петров ехал в Москву, он не знал о письме и, естественно, был очень огорчен из-за проявленной к нему очередной несправедливости.
Собирая материалы к этой главе, я искал людей, которые бы могли подробно рассказать мне о событиях, связанных с освобождением от должности командующего 2-м Белорусским фронтом, о том, чем занимался Петров в Москве, о чем говорил.
Один из них – водитель того самого «виллиса», на котором ехал Петров в Москву, Сергей Константинович Трачевский. Сейчас он живет в Кишиневе. Я сначала обменялся с ним несколькими письмами. Он сообщил мне много интересного и полезного, но однажды написал, что заболел и находится в больнице. Я уже был научен горьким опытом, когда опаздывал на беседу с участниками боев и приезжал после того, когда человека не было в живых (уходит наше поколение, уходит, ничего не поделаешь!). На этот раз я решил не откладывать встречи и срочно вылетел в Кишинев.
Меня встретил сын Сергея Константиновича, инженер-строитель, человек высокообразованный, внимательный и очень любящий своего отца. В тот же день он повез меня в больницу, где находился Сергей Константинович. Это была новая многоэтажная больница. К вечеру в ней было тихо, остался только дежурный медперсонал, больные находились в палатах или сидели в холлах у телевизоров.
Мы встретились с Сергеем Константиновичем, познакомились теперь уже очно. Он был уже немолод, довольно высокий, с удлиненным лицом, сейчас заметно бледным. Мы разместились в небольшом холле и повели разговор об Иване Ефимовиче и особенно о всех тех событиях, которые меня интересовали. Но сначала я расспросил Трачевского о его жизни. О себе он рассказал коротко, говорил лишь о главном:
– До войны, с 1937 года я работал в Совнаркоме Молдавии, был шофером Председателя Совета Министров. Когда началась война, у меня была броня. Но фронт, как известно, к Кишиневу приблизился очень быстро. Мои товарищи по работе стали эвакуироваться. Ну, я был молодой, куда же мне эвакуироваться и зачем? Поэтому 7 июля 1941 года добровольно пошел в действующую Красную
