озлобленных индейцев, посланного их вождем на Восток во исполнение чудовищной мести. Такая «дедукция» опиралась на письмо убийц, найденное на месте преступления: те якобы объясняли свои действия и утверждали, что забрали с собой сына убитой пары, с тем чтобы вырастить его в племени. Рассказ и впрямь был мрачноват – поимей он место дальше к Западу, данные бы нам пригодились. Я отложил бумаги, но уже через несколько минут поймал себя на том, что вновь перечитываю эти строки, раздумывая, не ошиблись ли мы с географией?… Впрочем, в итоге я решил, что разумнее будет обсудить это с Крайцлером, и на том листок перекочевал в мой карман.
Остаток дня принес с собой всего два дела, могущих как-то продвинуть наше расследование. В одном говорилось о группе детей, во главе с учителем жестоко зарезанных прямо на уроке в какой-то глухой школе; в другом приводилась история еще одной семьи, жившей в прериях и павшей жертвой некоего нарушенного договора. Осознавая, что две находки – весьма скудная плата за день под землей, я нацелился на отель «Уиллард», надеясь, что Крайцлеру сегодня повезло больше. Однако улов моего друга тоже составили всего несколько имен солдат, служивших в западных частях в искомый промежуток и переведенных в столичный стационар в связи с жестоким и нестабильным поведением. Обнадеживало, что у всех наличествовали те или иные лицевые увечья. Но из всего скромного списка лишь один человек проходил по возрасту – ему было около тридцати. Садясь за ужин, Крайцлер протянул мне документы, касавшиеся этого единственного кандидата, а я в ответ передал ему рапорт о деле Дьюри.
– Родился и вырос в Огайо, – сказал я, пробежав глазами находку Крайцлера. – Значит, должен был долго прожить в Нью-Йорке после демобилизации.
– Верно, – отозвался Крайцлер, разворачивая мой лист и нехотя глотая крабовый суп. – Но тут загвоздка в том, что из Сент-Элизабет его не выпускали до весны 91-го.
– Быстро выучился, – кивнул я. – Но это возможно.
– Кроме того, меня не впечатляет его травма. Длинный шрам через правую щеку, пересекает губы.
– Ну и что? По-моему, смотрится отвратительно.
– Но это очень похоже на боевое ранение, Мур, что не соответствует нашей теории о детской психической травме…
Тут его глаза широко распахнулись и он опустил ложку, дочитывая мой документ. Потом медленно перевел взгляд на меня и тихим голосом, полным сдержанного возбуждения, спросил:
– Где вы это взяли?
– Хобарт принес, – недоуменно ответил я, откладывая дело солдата из Огайо в сторону. – Сказал, что обнаружил вчера вечером. А что?
Стремительно Ласло выхватил из внутреннего кармана сюртука еще несколько листков, расправил их на столе и решительно подвинул ко мне.
– Замечаете что-нибудь?
На это ушло несколько секунд, но я заметил. Вверху первого листа – еще одной истории болезни из госпиталя Сент-Элизабет – имелась графа, озаглавленная МЕСТО РОЖДЕНИЯ.
И в ней были нацарапаны слова: «Нью-Полс, Нью-Йорк».
ГЛАВА 32
– Тот самый человек, о котором они нам писали в самом начале? – спросил я. Крайцлер энергично кивнул.
– Я оставил себе папку. Вообще-то я скептически отношусь к интуиции, но от этого случая никак не мог отмахнуться. Слишком много совпадений: нищее детство в набожной семье, один брат. Вы ведь помните теорию Сары насчет небольшой семьи, потому что мать не желала нянчиться с детьми?
– Крайцлер… – открыл я рот, в надежде прервать этот поток.
– И это магнетическое упоминание про. «лицевой тик», который даже в истории болезни подробно не описывается – только «нерегулярное и резкое сокращение глазных и лицевых мышц». И никаких объяснений, почему…
– Крайцлер…
– А вспомните четкое акцентирование садизма в отчете алиениста приемного покоя, вкупе с описанием инцидента, приведшего его в стены госпиталя…
– Крайцлер! Замолчите же, наконец, и дайте мне взглянуть на ваши бумаги!
Он вдруг вскочил на ноги, весь возбуждение:
– Да, да, конечно – вот, прошу вас. Пока вы их просматриваете, я, пожалуй, проверю телеграфную контору – нет ли чего-нибудь от наших детективов. – Он бросил на стол мою находку. – Я чувствую, мы на верном пути, Мур!
Я дождался, когда он выскочит из зала, и принялся вчитываться в первую страницу.
Капрал Джон Бичем, определенный в госпиталь Сент-Элизабет в мае 1886 года, показал, что родился в Нью-Полсе, маленьком городке к западу от Гудзона и примерно в 65 милях к северу от Нью-Йорка. Именно там была убита семья преподобного Дьюри. Точная дата рождения: 19 ноября 1865 года. О его родителях не было сказано ни слова, кроме отметки «покойные», но у него имелся брат, старше его на восемь лет.
Я схватил документ Хобарта из Министерства внутренних дел. Священника и его жену убили в 1880 году, у жертв имелся сын-подросток, похищенный индейцами. Второй – старший – сын, Адам Дьюри был в том момент у себя дома под Ньютоном, штат Массачусетс.
Я обратился ко второму листу истории болезни и пробежал взглядом заключение алиениста, осматривавшего Джона Бичема при поступлении в попытках установить причину умственного расстройства капрала. Невзирая на небрежность докторского почерка, разобрать мне удалось следующее:
Пациент состоял в частях, затребованных губернатором Иллинойса для борьбы с беспорядками, вызванными забастовками в районе Чикаго с 1-го мая (Хеймаркетский бунт и т. д.). 5 мая в ходе предпринятых против забастовщиков действий в Северном Чикаго солдатам было приказано открыть огонь; через некоторое время пациент был обнаружен разделывающим тело одного из мертвых забастовщиков.
