– Она была настоящим золотым дном, – сообщила нам Виски-Энн.
Мне вдруг захотелось избить ее, однако Маркус продолжал допрос спокойно и профессионально. Тем не менее Энн смогла рассказать нам об Али очень мало, а когда мы изъявили желание осмотреть комнату, в которой он работал, и опросить мальчиков, с которыми он дружил, она едва не встала на дыбы.
– Полагаю, таковых окажется немного, – мимоходом заметил Маркус. – Вероятно, он был довольно трудным юношей.
– Фатима? – удивилась Энн. – Если так, мне об этом ничего не известно. Хотя, разумеется, она могла быть настоящей стервой с клиентами – вы удивитесь, узнав, сколько народу такое любит, – но она никогда ни на что не жаловалась, да и другие девочки души в ней не чаяли.
Мы с Маркусом обменялись недоуменными взглядами. Это заявление совершенно не совпадало с шаблоном, по которому убийца отбирал жертв. Когда мы шли вслед за Энн но грязному коридору вдоль перегородок. Маркус, озадаченный этой явной несообразностью, сначала кивнул, а затем пробормотал мне:
– А как бы вы повели себя с ребенком, проданным в рабство? Давайте посмотрим, что скажут остальные дево… то есть
Остальные мальчики, работавшие в «Золотом Правиле», не сообщили ничего такого, что противоречило бы их мадам. Стоя в узком коридоре и опрашивая по одному свыше дюжины раскрашенных подростков, по очереди выходивших из своих «номеров» (и принужденные все это время слушать непристойные похрюкивания, стенания и уверения в низменных страстях, доносившиеся оттуда), мы с Маркусом раз за разом получали портрет Али ибн-Гази, лишенный каких-либо яростных или же буйных черт. Это заставляло задуматься, но размышлять нам было некогда: последние лучи солнца уже гасли, а нам следовало осмотреть здание снаружи. Когда бывшую комнату Али, выходившую в переулок на задворках, для нас освободили двое вороватого вида субъектов и изможденный мальчик, мы сразу нырнули в ее влажное тепло, напитанное запахом пота, чтобы проверить гипотезу Маркуса о том, как перемещается убийца.
Здесь мы наконец обнаружили то, что искали: грязное оконце, которое можно открыть, а над ним до самой крыши – четыре этажа глухой кирпичной стены. Нам следовало осмотреть ее, пока солнце не зашло окончательно. Выходя из крохотных апартаментов, я, тем не менее, помедлил, чтобы уточнить у неангажированного в тот момент отрока в соседнем «номере», когда Али покинул заведение в ночь своей смерти. Отрок нахмурился, озадаченно уставившись в дешевую плитку полуразложившегося зеркала.
– Будь я проклят, вот так штука! – ответил он пропитым голосом, как-то не вязавшимся с юными устами. – Кабы не спросили, и не вспомнила бы. Я вообще не помню, чтоб она куда-то ходила. – Он отвел руку с зеркальцем подальше, не прерывая своего занятия. – Но я, возможно, была занята. В выходные тут всегда битком. Должно быть, ее заметили другие девочки.
Но тот же вопрос, заданный по пути к выходу еще паре накрашенных лиц, остался без ответа. Становилось очевидно, что Али покинул дом терпимости через окно своей комнаты и был спущен вниз но задней стене здания. Мы с Маркусом выбежали наружу, заскочили в парадное и через крохотный вестибюль достигли облюбованной крысами непроглядно темной лестницы, с которой заляпанная гудроном дверь вела на крышу. Спешка диктовалась не только умирающим закатом: мы оба знали, что идем по следу убийцы гораздо точнее, нежели когда-либо прежде. Нас переполняли ужас и восторг.
Крыша походила на прочие крыши Нью-Йорка: там и сям торчали дымоходы, белели пятна птичьего помета, громоздились строительные времянки, а пустые бутылки и окурки говорили, что место это посещается людьми. (Промозглая весна еще не полностью вступила в свои права, и следов постоянного проживания – стульев, столов, гамаков, которые в изобилии явятся летом, – мы не увидели.) Маркус, будто охотничий пес, немедленно устремился к покатому краю и, невзирая на высоту, заглянул в переулок под ногами. Затем снял пальто, расстелил его и улегся, свесив голову за край. Лицо его сразу же озарила широкая улыбка.
– Те же отметины, – сказал он, не поворачиваясь. – Все совпадает. А тут… – Он прищурился и взял что-то с ничем не примечательного пятна гудрона. – Веревочные волокна, – объяснил он. – Судя по всему, он закрепил трос вон на том дымоходе. – Проследив за направлением его пальца, я обернулся к приземистой кирпичной трубе ближе к фронтону здания. – Веревка длинная. Плюс остальное снаряжение. Ему бы потребовалась сумка. Когда будем опрашивать публику, надо будет не забыть.
Глядя на совершенно одинаковые крыши квартала, я заметил:
– Вот только он наверняка пришел сюда не по этой лестнице. Он гораздо умнее.
– И знает, как перемещаться по крышам, – подхватил Маркус, поднимаясь на ноги и отряхивая пальто, в карман которого он сунул найденные волокна. – Я полагаю, теперь мы можем смело утверждать: на крышах он провел немало времени. Вероятно, он на них работает.
Я кивнул:
– И в таком случае для него не составило труда прикинуть, какой дом в квартале безлюднее, и подняться на крышу по его лестнице.
– Или пренебречь лестницами как таковыми, – добавил Маркус. – Не забывайте, было уже довольно поздно: он мог подняться прямо по стене, и никто бы его не заметил.
Я посмотрел на запад и увидел, что зеркальная гладь Гудзона из кроваво-красной быстро становится угольно черной. В почти полной темноте я два раза повернулся кругом, рассматривая окрестности в новом свете.
– Контроль, – пробормотал я. Маркус понял меня сразу.
– Да, – подтвердил он. – Здесь, наверху – его мир. Какие бы умственные отклонения ни прозревал в телах его жертв доктор Крайцлер, здесь все иначе. На этих крышах он действует уверенно.
Я вздохнул и вздрогнул от порыва речного бриза.
– Уверенней самого дьявола, – пробормотал я и с изумлением услышал ответ:
– Не дьявола, сэр, – произнес тонкий испуганный голосок откуда-то из тьмы возле двери на лестницу. – Святого.
ГЛАВА 18
– Кто здесь? – резко спросил Маркус, осторожно двинувшись на голос. – А ну выходи, не то я привлеку
