Алиенист

детям и то же самое сделал с теми, которых пытал. Но я не вижу в этом безумия – напротив, это вполне объяснимо.

– Вот как? – игриво воскликнул Поумрой. – Это почему?

Крайцлер мгновение молчал, затем подался немного вперед и произнес:

– Я пока не видел человека, которого бы свела с ума обычная зависть, Джесс.

С лица Поумроя схлынуло всякое выражение, а рука его непроизвольно дернулась к глазам, но больно ударилась о клетку. Сжав кулаки, он, казалось, уже был готов вскочить на ноги, и я весь подобрался. Но Джесс только рассмеялся:

– Позвольте я вам кое-что скажу, док. Если вы за все свое образование деньги платили, значит, вас натянули. Вы прикинули, что коли у меня хреновый глаз, так я потому носился по всей округе и людям глазки поправлял? Не то, док, думаете. Гляньте на меня – я же чисто каталог ошибок Матери Природы. Так чего ж я тогда ни одному из них ни рот не порезал, ни шкуру с личика не снял, а? – Теперь настал черед Джесса наклоняться к собеседнику. – И если это просто зависть, док, что ж вы сами людям руки не кромсаете?

Я быстро обернулся к Крайцлеру и понял, что ремарка застала его врасплох. Но Ласло давно выучился контролировать эмоции, что бы ни говорили ему пациенты, и потому лишь моргнул пару раз, не отрывая взгляда от Поумроя. Джессу, впрочем, не помешало разглядеть в его глазах то, что он хотел, и он довольно оскалился и вновь уселся в своей кабинке.

– Да, вы умник, док, все верно, – хмыкнул он.

– Значит, увечья глаз ничего не значили, – сказал Крайцлер. Оглядываясь на ту встречу, я понимаю, что он вываживал собеседника очень осторожно. – Случайный акт насилия, ничего больше.

– Не надо говорить за меня, док. – Поумрой вновь заговорил угрожающе. – Мы давным-давно это проходили. Я говорю только, что вменяемой причины для этого у меня не было.

Крайцлер скептически склонил голову набок:

– Возможно. Но учитывая, что ты по-прежнему отказываешься назвать эту причину, спорить бессмысленно. – Ласло поднялся. – К тому же, мне еще надо поспеть на поезд в Нью-Йорк…

– Сядьте! – Злобу, воплощенную в этой команде, казалось, можно было потрогать руками, но Крайцлер очень подчеркнуто придал себе скучающий вид. Поумрою заметно стало не по себе. – Я тебе только сейчас скажу, – напористо заговорил он. – Я тогда был сумасшедший, а теперь уже нет, и поэтому оглядываюсь и вижу все очень четко. У меня не было ни одной вменяемой причины поступать так с детишками. Я просто… не мог больше это выносить, вот и все, и нужно было прекратить.

Ласло понял, что он уже близок к разгадке.

– Должен был прекратить что, Джесс? – снова садясь, спросил он вкрадчиво.

Поумрой посмотрел на узкую щель в глухой каменной стене под потолком – в ней уже проглядывали звезды.

– Взгляды, – пробормотал он изменившимся голосом, как-то отрешенно. – Слежку. Все время смотрят и следят. Это надо было прекратить. – Он снова обернулся к нам, и я заметил что-то похожее на слезы в его здоровом глазу, однако рот его снова кривился. – Знаете, я раньше часто ходил в зверинец. Городской такой. Я был тогда еще совсем маленьким. И там до меня вдруг дошло: что бы животные в клетках ни делали, за ними всегда наблюдают люди. Просто стоят и глазеют, с пустыми лицами, выкатив глаза и отвесив челюсти. Особенно дети, потому что слишком глупые. А эти чертовы звери тоже смотрят на них, и по ним видно – они уже обезумели, черт бы меня побрал, они рассвирепели – вот какое слово тут нужно. Им одного хочется – разодрать тех людей на части, чтоб они больше не таращились. Туда-сюда, туда-сюда по клеткам, а про себя думают: «Выскочить бы хоть на миг, мы бы им показали, как бывает, если тебя не хотят оставить в покое». Может, я в клетке и не сидел, док, но эти тупые глаза кругом – одинаковые, сколько себя помню. Вот вы скажите мне, док, скажите – разве этого мало, чтобы свести с ума? А когда я подрос, и видел рядом кого-нибудь из этих тупых маленьких ублюдков – стоит, леденец свой облизывает, а глазенки чуть из башки не лезут, – что ж, док, я-то ведь не в клетке, так что ничего не мешало мне сделать то, что нужно.

Договорив, Поумрой замер, как статуя, – он жадно ловил то, что скажет Крайцлер.

– Ты сказал «сколько себя помню», Джесс, – произнес Ласло. – А сколько ты себя помнишь? Так было со всеми людьми?

– Со всеми, кроме моего папаши, – ответил Поумрой, усмехнувшись сухо и чуть ли не жалко. – Тот, должно быть, так долго на меня глазел, что не выдержал и сбежал. Нет, я точно не знаю, я ж его совсем не помню. Но я прикинул по тому, как мамаша себя вела.

И снова по липу Крайцлера мелькнула тень предвкушения.

– И как она себя вела? – спросил он.

– А вот – так! – Джесс вскочил одним махом и клеткой на своих плечах едва не ударил в лицо доктору. Я вскочил, но Джесс больше не двигался. – Скажи своему телохранителю, док, что может расслабиться, – произнес Поумрой, не отрывая здорового глаза от Ласло. – Я просто показал, как это было. Всегда вот так вот – мне казалось. Каждую минуту – следила за мной, и будь я проклят, если знаю, зачем. Для моего же блага, говорила она, но было что-то непохоже. – «Намордник» Джесса все же был тяжел, и парню пришлось сесть снова. – Да, ее оч-чень интересовало мое личико. – Вновь раздался этот мертвый хохоток. – Хотя не целовала меня ни разу, точно говорю! – И тут его будто что-то ударило – он примолк и снова уставился в щель под потолком. – Первый мальчишка, который мне попался, – я заставил его меня поцеловать. Он сначала упирался, но после того, как я… В общем, он это сделал.

Ласло выждал паузу и задал следующий вопрос:

– А человек, которому ты сегодня обжег лицо?

Поумрой сплюнул на пол сквозь прутья «намордника».

– Это придурок – точно такой же! Я ему двадцать раз сказал – держи свои глаза при себе!.. – Тут Джесс осекся и с нескрываемым страхом глянул на Крайцлера: но страх этот быстро сменился прежней смертельной улыбкой. – М-да. Похоже, я все растрепал, да? Отличная работа, док.