Они впервые огляделись вокруг.
Не имеющее окон помещение днем могло освещаться через световой люк, но его прикрывали темно-вишневые занавеси. На тускло-красных стенах, какие бывают в художественных галереях, висело около пятидесяти картин и акварелей в поблескивающих при скрытом освещении в потолке рамах.
Это была коллекция Гейлорда Херста. Кроме дивана без валиков, в комнате не было никакой мебели.
Билл окинул взглядом картины.
— Ну и ну! — воскликнул он.
— Выглядят они жутковато, — согласилась Марджори. — Но в конце концов, это современное искусство.
— Бездари убедили многих, что современное искусство должно выглядеть безумным.
— Посмотри-ка! — воскликнула Марджори. — Эта картина безумной не выглядит.
Повернувшись, Билл увидел помещенный на самом видном месте портрет Гейлорда Херста в полный рост, явно не принадлежащий кисти его любимых художников.
Он в точности походил на виденную Биллом фотографию — только поза и фон были иными. Портрет запечатлел Гея сидящим в мягком кресле с подлокотниками. Толстые двухфокусные стекла очков увеличивали лишенные выражения светло-голубые глаза. Над длинным, узким лицом топорщились всклокоченные волосы цвета грязной овечьей шерсти. Орден Британской империи бросался в глаза. Короткая нога в лакированной черной туфле не касалась пола. Переброшенное через другую ногу голубое шелковое одеяло опускалось на пол крупными складками, придерживаясь сверху худой и маленькой рукой Гея, словно меховое покрывало для пассажира автомобиля.
Вряд ли Гей был удовлетворен, если внимательно изучил портрет. Художник, не обладавший звучным иностранным именем, — краткая подпись гласила «Томпсон, 1950», — утрировал печально-добродетельный облик Гея, подчеркнув скрытые качества: морщинки вокруг глаз и складка рта придавали лицу выражение алчности и жестокости.
Билл сердито отвернулся от портрета:
— Лорд Гей заставляет нас ждать уже больше пятнадцати минут. Что, если я открою эти двери хорошим пинком?
— И позволишь ему вывести тебя из себя?
Билл сел на диван, достал сигарету и закурил, хотя нигде не видел пепельницы.
— Как бы я хотел, дорогая, чтобы твой портрет написал Леонардо! — промолвил он. — Его обнаженные не знают себе равных. Рубенс, на мой взгляд, чересчур…
Двойные двери в прихожую внезапно распахнулись. Достоинство, очевидно, не позволяло Хэтто двигаться слишком быстро. Тем не менее, прежде чем Билл понял, что произошло, сигарету проворно извлекли из его пальцев.
— Мистер Херст не позволяет курить в этой комнате, сэр, — объяснил Хэтто, шагнув назад. — Вы поступили разумно, отдав сигарету. В противном случае последствия могли быть весьма неприятными.
Поднявшись с дивана, Билл вставил в рот другую сигарету, зажег ее и выпустил дым в лицо Хэтто.
— Хотите попытаться забрать и эту? — осведомился он. Слова эти прозвучали как первый вызов.
— Одну минуту, мистер Лоренс. — Повернувшись с чисто церковной торжественностью, Хэтто вышел в коридор, держа сигарету на расстоянии, словно какой-то опасный и загадочный предмет. Вскоре он вернулся.
— Ну? — продолжал подстрекать его Билл.
— Забрать у вас сигарету, мистер Лоренс, не составило бы труда. Но я мог бы причинить вам некоторую боль.
— У меня прямо кровь стынет в жилах! — усмехнулся Билл.
— Ваш дядя, сэр, глубоко привязан к вам. Я бы не стал делать вам замечание без его указаний. Однако мне придется…
Хэтто оборвал фразу. За закрытыми дверьми послышался звон колокольчика.
— Можете пройти в гостиную, — сообщил Хэтто. — Мистер Херст любезно согласился принять вас. Надеюсь, мистер Лоренс, вы не поступите опрометчиво, давая знать мистеру Херсту, что вы курили.
— Моя опрометчивость вошла в поговорку. — Никогда не обращавшийся со слугами надменно, Билл властно приказал Хэтто: — Откройте двери.
Хэтто повиновался и шагнул в сторону.
— Мисс Джой Теннент, — доложил он. — Мистер Лоренс Херст.
Они очутились в большой квадратной комнате с так же прикрытым световым люком. Вдоль стен тянулись ряды открытых книжных полок. Возле двойных дверей в дальней стене горела настольная лампа под черно-белым абажуром.
— Можете подойти, — послышался негромкий голос, — но умоляю не прикасаться к адамовскому[17] столику в центре комнаты.
Марджори посмотрела на маленький столик, стоящий на мягком черно-белом ковре. На нем находилась шахматная доска из слоновой кости с резными фигурами из светло-зеленого и темно-зеленого жадеита, высотой не менее четырех дюймов.
— Если это вас интересует, — продолжал меланхоличный голос, — шахматы относятся к эпохе династии Минь[18] — нашему четырнадцатому веку. Малейшее повреждение будет неисправимым. Справа от столика стоит диван. Подойдите к нему, мисс Теннент, и сядьте лицом ко мне. А ты, Лоренс, иди налево и сядь на стул рядом со мной. Поторапливайтесь!
Правее третьих двойных дверей и настольной лампы с черно-белым абажуром восседал хозяин дома в точно таком же кресле, как на портрете.
— Не задерживайтесь! — снова произнес голос.
Все трое улыбались, хотя Билл ощущал жгучую ненависть к старику в толстых очках и с тонким ртом, который шевелился, не открываясь, словно рыбьи жабры. Ему казалось, что такие же волны ненависти исходят и от мистера Херста.
Сидя на диване из мягкой белой кожи с черными по краям подушками, Марджори с заинтересованным видом склонилась вперед. Билл курил, не поднимая взгляда.
— Могу обрадовать вас, дорогая моя, — обратился Гей к Марджори. — Вы мне очень нравитесь. Я боялся, что выбор моего бедного мальчика окажется неудачным. Но вы очаровательны и вполне можете быть представлены в обществе.
«Найдется ли на земле хоть одна женщина, — подумал Билл, — которая не выйдет из себя, услышав столь снисходительный комплимент?»
Однако Марджори отлично играла свою роль.
— Очень рада, что вы меня одобряете, — отозвалась она.
— Безусловно, дорогая. Тем не менее… — глаза под толстыми стеклами злобно блеснули, — могу лишь надеяться, мисс Теннент, что бедный мальчик не разочарует вас и не разобьет вам сердце.
— Разобьет мне сердце? Но почему?
— Увы, — продолжал мистер Херст, — ныне я одинокий старик. Но долгие годы я был наставником Лоренса. Он пугался самой невинной шутки и отставал в учебе — возможно, не столько из-за отсутствия ума, сколько из чистого упрямства. Должен с сожалением признать, что он был лгуном и трусом. К примеру, припоминаю один случай… — И он с удовольствием пустился в повествование, напоминающее скверный анекдот.
Бросив сигарету в пепельницу, Билл внимательно изучал «дядю». Мистер Херст, в довольно грязноватом вечернем костюме с орденом, восседал на фоне книжных полок с яркими корешками.
Голубое шелковое одеяло полностью скрывало его ноги, доходя до пола. Билл видел руки под голубой тканью, прижимающие ее к бокам кресла. Но как пальцы Гея могли проникать сквозь подлокотники?
Внезапно Билл нашел ответ. Кресло в действительности было инвалидным, с колесами на спицах, а не подлокотниками. Однако старый сатир не желал обнаруживать свое бессилие перед Марджори.
— Как видите, дорогая, — закончил Гей, — он был жалким плаксой. Естественно, его родители не
