— Нет, оставайся там, я сейчас поднимусь, — последовал ответ. — У меня есть для тебя кое-что интересное.
Эту очень неловкую минуту ни я, ни Малкольм не произнесли ни слова; затем он сказал очень тихо и с некоторым раскаянием:
— Я знаю, Гидеон, что все это может показаться странным. И я понимаю, что должен чувствовать человек, вложивший в это дело столько, сколько вложили вы. Но существует огромная опасность, что эта фальшивка превратится в историческую аксиому, так как может обмануть сразу и всех. Я виновен в этом так же, как и вы. Именно поэтому…
— А, вот ты где! — Это был Тарбелл, прыжками поднявшийся по лестнице из поста управления. — И вы тоже, Малкольм, — это может представить для вас некоторый интерес, так как касается нашего старого приятеля, мистера Прайса.
Лицо Малкольма вновь потемнело, на этот раз еще быстрее.
— О чем вы, Леон? — спросил он со страхом.
— Гидеон — или, вернее, его друг мистер Дженкинс — наткнулся на результаты одного из проектов, над которым работал Прайс. Мы предполагали, что это был фильм, но теперь, Гидеон, я не так в этом уверен. — Метнувшись к терминалу, Тарбелл уселся перед ним и вызвал что-то на экран. Я поспешно последовал за ним — впрочем, не так поспешно, как Малкольм.
— Вот, — сказал Леон. — Расшифровки. После того вечера, Гидеон, я запрограммировал глобальную систему слежения вылавливать любые сообщения, содержащие комбинации слов «Дахау» и 'Сталин'.
Тут Малкольм резко выдохнул — негромко, Тарбелл даже не услышал, но я на него взглянул. Он вжимался спиной в свое кресло и выглядел хуже, чем когда-либо. Однако же было очевидно, что это не физические страдания.
— До сих пор мне не везло, — продолжал Леон. — Но затем последовало несколько результатов, один за другим. И все — от израильской разведки. — У меня вдруг отчего-то противно засосало под ложечкой: я вспомнил ту ночь, когда полковник Слейтон сидел и слушал взволнованные переговоры агентов Моссада о террористах и немецком концентрационном лагере. — Разумеется, они знают о съемке, — радостно продолжал Тарбелл. — Что странно, так это то, что они, кажется, считают ее подлинной! Сейчас десятки их оперативников ищут одного своего приятеля, которому впервые удалось получить полный вариант съемки. — Возбуждение Тарбелла начало спадать, глаза сузились. — И вот это и непонятно. Почему им понадобилось разыскивать одного из своих же людей…
— Его имя. — Это был Малкольм, которому наконец удалось справиться с шоком и заговорить.
Тарбелл повернулся к нему.
— Простите, Малкольм, — что?
— Его имя, черт побери! — закричал Малкольм, стиснув подлокотник кресла пальцами так, что они побелели.
Тарбелл от неожиданности отшатнулся.
— Я… я не знаю. Они его не упоминали. Я бы сказал — намеренно не упоминали.
Быстрым движением Малкольм придвинул свое кресло к экрану. Несколько секунд он изучал его содержимое, затем крепко сжал плечо Леона. — Соберите всех внизу, Леон, — сказал он, пытаясь сдержать распиравшую его бурю чувств. — Немедленно, прошу вас.
Тарбелл все понял и мгновенно исчез, чтобы выполнить приказ. Когда он вышел, Малкольм с пустыми, широко раскрытыми глазами повернул свое кресло прочь от экрана монитора и медленно поехал обратно, к прозрачной стене.
— Малкольм? — в конце концов произнес я. — Что это?
— Вы сумели взломать код этих изображений? — спросил он так же тихо.
— Макс сумел, — ответил я.
На секунду кивнув, Малкольм прошептал: 'Он был отличным специалистом в своем деле, ваш друг мистер Дженкинс…'
— Хотите, чтобы Леон принес этот диск?
Малкольм поднял руку.
— Без надобности. У меня есть полная версия.
Ситуация начала проясняться, и я снова ощутил неприятный озноб.
— Значит, Прайс все же сделал их для вас.
— Да, — прошептал Малкольм, снова кивнув. Последовало долгое молчание, а затем он продолжил. — Ну, Гидеон, боюсь, что вашему проекту насчет Вашингтона придется подождать. Если я прав… — Он опустил голову и обхватил ее руками. — Но я должен ошибаться. На самом деле, Гидеон, мы должны молиться, чтобы я оказался безумцем, каким иногда кажусь.
Глава 27
Безумец или нет, Малкольм оказался прав в испугавших его подозрениях касательно таинственных переговоров израильтян, где шла речь об изображениях Сталина. Когда мы собрались в нижней носовой палубе за столом, служившим нам то для ужинов, то для совещаний, Малкольм показал нам полную версию этих изображений и рассказал об их происхождении; и хотя всего несколько месяцев назад я с трудом представлял себе степень опасности, которую несет такая, казалось бы, случайная частица визуальной документации, теперь я был достаточно осведомлен о могуществе умно представленной дезинформации, чтобы понять, что мы лицом к лицу столкнулись с возможной катастрофой.
Сами по себе фотографии были довольно обычны: всего-навсего несколько отдельных снимков Иосифа Сталина, осматривающего различные части концлагеря Дахау и сделанных приблизительно в конце 30-х годов. Дахау был первым из крупномасштабных немецких лагерей уничтожения промышленного типа, а советский правитель был заснят на фабрике смерти, разглядывающим пленников за работой, жестоких охранников, казни и последующую ликвидацию трупов. Все это он рассматривал с явным одобрением, порой даже усмехаясь, затягиваясь трубкой и обмениваясь разговорами и шуточками с высокими эсэсовскими чинами, в числе которых на одном из снимков был Генрих Гиммлер. Из фотографий становилось ясно, что советское правительство проводило геноцид не только на собственной территории, но перед вторжением Гитлера в Россию приняло участие и в нацистском холокосте.
— Но для чего это понадобилось, Малкольм? — спросил Иона, как и все мы глубоко озабоченный увиденным.
— Русская власть деградировала от обычной нестабильности к опасной, даже абсурдной, — заявил Малкольм, крепко сжав рычаги кресла. — Захватив власть, правое крыло использовало в четырех мятежных регионах ту же тактику, что сравняла с землей Чечню. Ядерное оружие и технологии разрушительной силы продаются любому, у кого достаточно валюты. На полях и фабриках используется фактически рабский труд, а токсичные и ядерные отходы сбрасываются в неглубокие хранилища в Сибири, отчего растет сепаратистское движение в этом регионе. Каждая новая проблема наращивает ошибочность решений центрального правительства, и сегодня все выглядит так, словно Россия становится той самой 'черной дырой' современного мира, крах которой утянет за собой всю цивилизацию. Но эта самая цивилизация ничего не предпринимает! Зарубежные инвестиции в Россию взлетели до абсурдно высокого уровня, но никто до сих пор не отважился высказать правду вслух: информационные и телекоммуникационные компании на российском рынке раздуты больше всех. Аргумент, будто займы и инвестиции принесут реформы, был и остается одной из выдумок, извлеченных из аналогий с китайской моделью. Вложение денег в такой ситуации подобно попытке залить огонь бензином. — Он перевел дух и откинулся назад, его гнев начинал потихоньку угасать. — Другими словами, я полагал, что может быть востребовано некое общедоступное переопределение места России в мире и в историческом процессе.
— Для ваших целей было бы трудно подобрать более… провокационную тему, Малкольм, — произнес Тарбелл, и в его голосе не было ни капли удивления или иронии.
Малкольм мрачно кивнул.
— Или худшего кандидата на выполнение этого задания, как выяснилось позднее. Я нанял Джона Прайса, поскольку ни у кого из нас не было такого опыта в сфере обработки изображений, как у него. Но я всегда сомневался в нем. Не только оттого, что он был 'свободным художником', хотя и это меня очень беспокоило. Но нанимать людей из тех мест, где предательством приправляют все блюда дружеского застолья… Это был мир моей матери, и уже поэтому следовало держаться от него подальше. Но я думал, что мы сможем контролировать Прайса.
— Я полагала, что мы его контролировали, — сказала Лариса. Ее тон ясно давал понять, что она ни на секунду не сожалеет о том, что стала палачом Прайса.
— Иногда, Лариса, — сказал Малкольм, — смерть человека не кладет конец исходящей от него угрозе.
— Что же это была за угроза? — спросил я, обводя глазами стол.
— Я изучил переговоры, перехваченные Леоном, — ответил полковник Слейтон. — И если сопоставить их с теми, что слышал я сам, то ситуация паршивая. Хуже того, она расширяется подобно лесному пожару. Израильтяне явно озабочены каким-то необычным откликом террористов на эти новые разоблачения насчет холокоста, причем отклик этот судя по всему, пойдет от одного из их собственных агентов. Вероятно, от того, кто обнаружил фотографии.
— Фанатик? — спросил Эли. Малкольм кивнул с таким выражением, что стало ясно: он винит сам себя.
— Вот почему я вначале заморозил этот проект и лишь затем рассказал о нем вам. Я понял, что есть исторические события, которыми нельзя даже пытаться играть, такое неистовство эмоций они вызывают. Сейчас мы говорим о том, что, вероятно, стало самым черным моментом человеческой истории. Даже пытки и зверства Средневековья не могут сравниться с этим… систематическим безумием. — Малкольм потряс головой. — Этот человек, возможно, потерял семью в холокосте. Или, может, лишился душевного равновесия, просто размышляя над этим.
При этой мысли меня обуял ужас: это было не просто похоже на правду. Более того: мне доводилось иметь дело с похожими личностями, и я знал, на что они были способны.
— Каким бы ни было объяснение, — продолжал Малкольм, — сейчас этот человек пополнил ряды тех, кого мир должен страшиться более всего и тех, кто в первую голову отвечает за холокост: фанатиков.
— В отличие от большинства разведслужб, — сказал полковник Слейтон, — Моссад просто кишит ими. Но они очень старательно замалчивали имя этого человека в переговорах, где не гарантировано отсутствие прослушивания. Наверняка касательно этого есть внутренняя инструкция.
— Это понятно, — рассудил Фуше. — Отношения Израиля и Америки весьма напряжены с тех самых пор, как Израиль выступил в турецкой гражданской войне на стороне курдов. Возможно, что у них не было выбора, ведь они зависят от воды, текущей с курдских территорий, но это ничего не меняет в том, что Турция остается союзником Америки.
— Я проверил переговоры ЦРУ, — сказал Тарбелл. — Никто, думаю, не удивится, если я скажу, что они знают еще меньше нас. Они в курсе того, что у Израиля проблемы с одним из их собственных людей, но никто не понимает, в связи с чем. А когда ЦРУ блуждает в потемках, что ж… беда идет своей дорогой.
— Но это не наша дорога, — твердо сказала Лариса. — А вот об этом израильтянине и вправду стоит поволноваться. Кто он такой? А для начала — как он сумел добыть эти снимки?
— И что он собирается с ними делать? — добавил Малкольм. — Мы должны ответить на эти вопросы. Не израильтяне, не американцы, не кто-то еще. Я хочу, чтобы именно
Жесткий финал этой реплики застал меня врасплох.
— Но… когда снимки будут у нас, мы можем сдать его их же людям, — сказал я.
— Нет, — возразил Малкольм с той же холодной решимостью в голосе. — Вернувшись в Израиль, он начнет болтать и распускать слухи, а это еще хуже, чем сами снимки. Ну а если
