миссис Стеффинс, за работой, причем пользовалась она красками, которые разводятся на скипидаре и стоят по шиллингу три пенса за тюбик. Она их на собственные деньги купила. Но если Карвер не только не ценит ее умение вести хозяйство, но еще и сговорился с полицией, чтобы навести на нее, миссис Стеффинс, подозрение в убийстве какого-то грязного бродяги, то тут уж она...
Ситуация стала до такой степени неловкой, что не было даже возможности отнестись к ней с юмором. Миссис Стеффинс всерьез – во всяком случае, так это выглядело – думала то, что говорила. Тем не менее, разыгрываемая ею сцена, подумал Мелсон, не произвела того эффекта, который, вероятно, всегда достигался в подобных случаях. Дошло до того, что заставить себя слушать миссис Стеффинс удалось только с помощью нового истерического припадка. Элеонора оставалась совершенно равнодушной, Люси Хендрет с устало-презрительным видом смотрела на кончик своей сигареты, а Мелсон размышлял о том, что за всей этой бурей должна скрываться какая-то более глубокая причина...
– Сожалею, что так расстроил вас, миссис Стеффинс, – сухо проговорил Хедли. – Если следы краски имеют именно такое происхождение, это нетрудно будет установить. Предварительно, однако, я вынужден задать вам еще несколько вопросов. Хотел бы услышать от вас, чем бы занимались, начиная с того момента, когда мистер Карвер запер дверь и, побеседовав с вами, поднялся к себе.
Миссис Стеффинс сидела в состоянии полной апатии, всем своим видом напоминая мученицу.
– До... до половины одиннадцатого я работала, – сказала она, и при одной мысли об этом слезы снова появились в ее глазах. – Так устала, что даже не в силах была все убрать как следует, а ведь обычно я без этого и не лягу. Мне... – вероятно, какая-то мысль пришла ей в голову, потому что она опустила глаза и после паузы продолжала:-...мне так хочется, чтобы меня оставили, наконец, в покое. Я же ничего не знаю еб этом гнусном убийстве. Потом я легла, только сначала, конечно, вымыла руки – они были немного испачканы краской. Больше ничего уже не было, пока не начались беготня и разговоры. Я приоткрыла дверь и из того, что услышала... Элеонора как раз разговаривала с этим вот видным джентльменом...
Доктор Фелл, просияв, наклонил голову – вероятно, ему уже давно не приходилось слышать столь лестных высказываний о своей наружности. Миссис Стеффинс же сразу почувствовала, что нашла в нем союзника.
– Да, да, я знаю, что вы согласны со мной, сэр! Одним словом, я поняла, что какого-то грабителя не то ранили, не то убили, и страшно разволновалась – тем более, что Элеонора стояла там среди мужчин, можно сказать, совсем в неглиже. Что именно произошло, я не знала и хотела уже позвать ее, но передумала, решив сначала одеться.
Всхлипнув, она неожиданно умолкла, и Хедли несколько мгновений ждал продолжения, пока не понял, что это уже все.
– Значит, вы постарались сначала полностью одеться – проговорил он, наконец, – и только потом поинтересовались, что именно произошло?
Миссис Стеффинс рассеянно кивнула, но затем, сообразив, о чем речь, выпрямилась и сурово поджала губы.
– Разумеется, я сначала оделась, – с достоинством ответила она.
– Теперь я задам вам очень существенный вопрос, миссис Стеффинс, – медленно проговорил Хедли. – Помните ли вы, что произошло в прошлый вторник, 27 августа?
Миссис Стеффинс была изумлена до такой степени, что даже оторвала платочек от глаз. Лицо ее сморщилось еще больше, она болезненно вздохнула и жалобно воскликнула:
– Неужели вы все постарались разузнать, чтобы потом меня мучить? Откуда... откуда вы знаете, что Хорейс... что это была как раз годовщина? Он умер двадцать четвертого, двадцать четвертого августа, в двенадцатом году, том году, когда... когда потонул 'Титаник', и похороны были как раз двадцать седьмого – в Сток-Бредли. Я этот день никогда не забуду. Весь... весь по... поселок...
– Ну, – перебил Хедли, – если в этот день была как раз годовщина похорон вашего любимого мужа, то вы, вероятно, помните...
– Мой покойный муж, – проговорила миссис Стеффинс, несмотря на новый поток слез жестко сжав губы, – мой покойный муж был, хотя о мертвых плохо не говорят, ничтожеством и бездельником. Он пропил все что мог и погиб во время войны. Я говорила не о нем, а о его старшем брате, от которого видела гораздо больше добра, чем от мужа... Столько уже дорогих мне людей умерло. Грустно становится, когда думаешь об этом... Такие годовщины я стараюсь проводить в кругу близких людей, чтобы найти хоть какое- то утешение. Разумеется, я помню прошлый вторник. Мы с Иоганнесом пили чай как раз в этой комнате. Хотелось бы, конечно, чтобы собралась вся семья, но, что характерно для Элеоноры, она и тут должна была опоздать.
Люси Хендрет в наступившей тишине прошептала:
– Начинаю понимать. Был как раз вторник, когда того беднягу... и часы... Ну-ну...
Хедли сделал вид, что ничего не слышал, и, пристально глядя на миссис Стеффинс, быстро продолжал:
– Итак, вы пили чай с мистером Карвером. В котором часу?
– Ну, было уже довольно поздно. Что-то около половины пятого, а встали из-за стола мы примерно через час, если не через два. Знаете, как быстро летит время, когда беседуешь со старыми друзьями. Да, я припоминаю, что была половина седьмого, когда я позвонила Китти и велела убрать со стола, а Элеоноры все не было.
– Китти – это горничная? Так... А вы, мисс Хендрет, могли бы рассказать нам, где находились в тот день, скажем, с половины пятого до шести часов вечера?
Было очевидно, что девушка изо всех сил старается держать себя в руках, но голос ее, когда она заговорила, прозвучал глухо и в нем уже не было и следа прежней изысканной вежливости. Говорила она с опущенной головой, не поднимая глаз.
– Двадцать седьмого, вторник. В тот день шел, кажется, дождь, не так ли? По-моему, я была в Челси, на вечеринке.
– У кого?
– Не надо так спешить, господин инспектор. И лучше пока ничего не записывайте. Не так-то легко все сразу вспомнить. – Она нахмурилась, сгорбившись и опустив плечи. – Я должна буду заглянуть в свой
