— Ш-ш! — прошипел синьор Равиоли, прикладывая к губам указательный палец левой руки.
— Чего вы боитесь? — спросил мистер Харви, тем не менее понизив голос.
— Не хочу, чтобы меня услышать! Все наверху, да, но сэр Генри здесь. Пить виски в кухня. Слушайте!
Стоя спиной к двери и все еще оперным жестом пряча правую руку за спиной, синьор Равиоли закрыл дверь. Но, несмотря на нос цвета кьянти, он был так же серьезен, как ранее Дженнингс.
— Ну, входите, — пригласил конгрессмен Харви. — Хотя не скажу, чтобы я нуждался в компании. Здесь ничего не происходит и не произойдет. Но, ради бога, не заводите разговор о призраках!
— Ба! Я говорить о призраках, чтобы люди не думать обо мне! Использовать ложное указание, как фокусник, если вы понимать, что я иметь в виду.
— Нет.
— Ш-ш! Вы все время думать о том, где видеть меня раньше. Вы не вспомнить?
— Нет, хотя уверен, что видел вас. Но сейчас мне не до того. У меня много важных дел. Кстати, почему вы держите руку за спиной?
— Ш-ш! Не так громко! Так где вы видеть меня раньше?
— Ладно, сдаюсь. Ну и где же я вас видел?
— В тюрьма, — просто ответил синьор Равиоли.
Мистер Харви прищурился. Даже чары прекрасной Илейн, превратившиеся в навязчивую идею, отступили на задний план.
— В какой тюрьме?
— В Пенсильвания.
— Тюрьма Роквью! — воскликнул конгрессмен Харви. — Теперь вспомнил! Я был гостем начальника, а вы пели итальянские песни в зале, полном заключенных. — Его взгляд метнулся к железному сейфу, а тон резко изменился. — За что вы туда попали? За кражу?
— Нет! Невежественный голландец говорить, что немцы разбираться в музыке лучше, чем итальянцы! Я пырнуть его стилетом. Он не умереть — с ним все в порядке. Но меня отправить в тюрьма! — Голос синьора Равиоли, страстный и музыкальный, оставался негромким. — Пройти много лет. Я поехать в Англия, учить музыка и пение британских граждан. Начаться война. Я хороший британский подданный — не любить Муссолини, все это знать. Но у них было то, что вы называть закон 18-В. И меня снова в тюрьма!
— Они продержали вас там всю войну?
— Нет. Прекрасный офицер-джентльмен приезжать на остров Мэн и говорить: «Луиджи, ты в порядке. Выходить из тюрьма». Через десять лет я устроиться на работа к сэр Генри. А теперь — о Мадонна! Мисс Чизмен хотеть засадить сэр Генри в тюрьма. Невежественный коп хотеть засадить туда Дженнингс. Если вы продолжать, как сегодня, стрелять людям в штаны, вы тоже пойти в тюрьма. Обещайте никому не говорить, где видеть меня раньше, да?
— Конечно, я никому не скажу… Погодите! Надеюсь, вас сейчас не разыскивает полиция?
— Нет! Дело в моя репутация. Понимаете, что люди говорить? «Равиоли — прекрасный учитель! Голос как у Джильи!1 Но он не может учить — все время в тюрьма». Нет-нет! Вы обещать никому не говорить?
Мистер Харви не знал, что прошедшим днем его зять, по крайней мере негласно, согласился не выдавать человека, разыскиваемого полицией, но повел себя так же.
— Обещаю. Даю честное слово! — сказал он.
Очевидно, нервы конгрессмена Харви в Дубовой комнате были не в таком хорошем состоянии, как ему казалось. Позади него раздался еле слышный звук. Обернувшись, он увидел, что его догорающая сигарета выпала из серебряной пепельницы на стол.
Подобрав сигарету, мистер Харви погасил ее в пепельнице. Едкий дым продолжал щекотать ноздри. Новый звук был не громче падения сигареты, но мышцы конгрессмена едва не лопнули, как чрезмерно натянутые пружины. Повернувшись, он увидел, что синьор Равиоли пристально смотрит на него.
— Слушайте! — сказал учитель музыки. — Я ведь не дурак, верно? Но я делать моя работа. Пожалуйста, вы подойти сюда, и я показать вам кое-что.
— Что вы хотите мне показать?
— Я делать моя работа. Синьор джентльмен подойти сюда!
Озадаченный мистер Харви шагнул вперед. В тот же миг большая дубовая дверь позади синьора Равиоли бесшумно открылась, поскольку ее петли были смазаны. В проеме стояла белая фигура.
Дабы не вводить читателя в заблуждение, скажем сразу, что это был всего лишь сэр Генри Мерривейл в своем костюме из альпаки. Тем не менее по коже конгрессмена Харви забегали мурашки.
В Г. М. что-то изменилось. Вся его фигура излучала мощь и энергию, готовые в любой момент вырваться на свободу. Если он и видел, что прячет за спиной синьор Равиоли, то ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Добрый вечер, сынок, — поздоровался он.
Учитель музыки, издав мелодичный возглас, словно его нервы тоже пребывали не в лучшем состоянии, повернулся и попятился к правой стене, где стоял сейф.
— Почему всех так и тянет сюда? — сердито осведомился мистер Харви. — В чем дело? Со мной все в порядке! Как я только что сказал il maestro, ничего не произошло и не произойдет.
— Слушайте, сынок. В этом или любом другом деле только один маэстро — я. И не говорите как Мастерс. Если вы скажете, что что-то не может произойти, это произойдет, прежде чем вы успеете моргнуть глазом. Более того, я здесь, чтобы заставить кое-что произойти.
— Что вы иметь в виду? — спросил синьор Равиоли.
— Сынок, вы весь день твердили, что хотите быть доктором Ватсоном и чтобы я вас удивил. Время пришло, сынок! Задавайте ваши вопросы.
Синьор Равиоли метнулся к открытой двери.
— Принести шляпа, — объяснил он.
Но Г. М. преградил ему дорогу:
— Бог с ней, со шляпой. Оставайтесь здесь и задавайте вопросы!
— Если он не хочет, я задам вам самый важный вопрос, — вмешался конгрессмен Харви. — Действительно ли в каждом из двух случаев виновный пробрался в запертую комнату, достал из сейфа чашу и ушел, оставив комнату запертой изнутри?
— Угу, — подтвердил Г. М.
В Дубовой комнате стало еще жарче. Казалось, будто запах старого дерева, камня и мебельной политуры проникает в поры кожи.
— В таком случае… — начал мистер Харви.
Но синьор Равиоли прервал его.
— Кто доктор Ватсон — вы или я? — ревниво осведомился он. — Если кто-то задавать вопросы, так это я! Нам нужен мотив для все эти фокусы. — Он ткнул в Г. М. указательным пальцем левой руки. — Что это за мотив?
— Кража, — ответил Г. М.
— Кража?! Вы спятить! — крикнул синьор Равиоли, проявляя эмоции, редкие для доктора.
— Спятил? Слушайте, Карузо, вы ведь сегодня сидели за клавесином в этой комнате, когда я репетировал. Из-за духоты я открыл правое окно, хотя вскоре его закрыл. И что мы оба тогда услышали? Мы услышали, как пропавший дворецкий Дженнингс, стоя у окна неподалеку отсюда, изливает свои жалобы Тому и Вирджинии Брейс. Черт побери, он даже сказал, что заметил меня! Если правильно интерпретировать его историю, что не так трудно, она предоставляет необходимое нам последнее звено. Но я оказался на редкость туп. Я не мог найти последнее доказательство, покуда оно не стало очевидным, благодаря тому, что сказал Дженнингс. Не морщите нос — вы тоже это слышали.
— Значит, виновный — Дженнингс? — воскликнул синьор Равиоли.
— Нет, — возразил Г. М. — Все, что сделал Дженнингс, — это, как он сам признался, снабдил преступника — если его можно так назвать — тем, в чем тот нуждался. Вы легко это увидите, если разуете глаза и вспомните, что мотивом всего этого служила кража.
Учитель музыки приплясывал от возбуждения.
