Мать Гизелы настаивала, чтобы дочь практиковалась в английском, независимо от того, в какой стране они в то время жили.
– Ты на три четверти англичанка, моя дорогая, – говорила она ей. – Корни человека там, где он родился, и в один прекрасный день, вернувшись в Англию, ты поймешь, что эта страна влечет тебя гораздо сильнее, чем все остальные.
– Мне кажется, это маловероятно, мама, но если вы любите Англию, я тоже постараюсь ее полюбить. Но папа всегда говорит об Австрии так романтично и так увлекательно!
– При этом он забывает о том, что в его жилах течет еще и венгерская кровь, ведь его прабабушка родом из Венгрии. Если говорить начистоту, моя дорогая, он самая настоящая дворняжка, хотя сам ни за что в этом не признается.
Они с матерью весело хохотали, и Гизела была несказанно довольна, что она причастна к истории сразу трех стран. Даже четырех, ведь они столько лет прожили во Франции. Для нее не составляло никакого труда свободно говорить на всех четырех языках.
Слушая, как фрау Бубин отдает распоряжения многочисленным служанкам, Гизела радовалась тому, что понимает все моментально и ей не нужно переводить в уме каждое предложение. «А завтра, – с замиранием сердца думала Гизела, – я услышу подлинный венский диалект, услышу, как люди разговаривают на улицах, в магазинах и в ресторанах. И конечно, в театре! Я услышу их песни!»
Внезапно она поняла, чего же еще не хватает ей здесь, кроме верховых прогулок, к которым она привыкла. Песен! Отец много раз рассказывал дочери, как они запевали все вместе – студенты, офицеры, как постепенно к ним присоединялись другие люди, и звуки песен волнами расходились по Венскому лесу, наполняя его волшебным эхом, переливались среди ветвей и возвращались назад, услаждая слух.
Словно прочитав ее мысли, отец неожиданно сказал:
– Я иду спать, Гизела. Ты тоже ложись. Фрау Бубин права, тебе надо как следует отдохнуть.
– Но ведь еще слишком рано!
– Сегодня спокойный вечер, – заметил он, – на редкость спокойный, но фрау Бубин некогда будет приглядеть за тобой, ей предстоит много хлопот, когда гости соберутся на ужин.
Интонация, с которой отец произнес эти слова, показалась ей странной. Гизела с удивлением на него посмотрела:
– Вы думаете, они станут буянить? Отец смутился.
– Разумеется, нет, – сказал он. – Они просто хорошо повеселятся. Но ты такая красивая. Ты взрослеешь и с каждым днем все больше и больше становишься похожей на свою мать. Не сомневаюсь, что к восемнадцати годам тебя придется сопровождать повсюду. Во всяком случае, тебе нельзя уже бегать где вздумается, как маленькой девочке.
Гизела была поражена:
– Это что-то новое, папа! Вы раньше никогда так не говорили.
– Просто мы вели очень скромный образ жизни и не бывали в таких городах, где красивая женщина, словно магнит, притягивает мужские взоры.
– Не стоит тревожиться, папа, – сказала Гизела. – Я сама могу о себе позаботиться. И в любом случае, не лучше ли обсудить это завтра, а не сейчас?
Взгляд отца вдруг как-то потух. Гизела знала, что ему, как и многим артистическим натурам, свойственны резкие перемены настроения. Только что он был полон энергии и жизненных сил, а в следующую минуту силы внезапно покидали его. Порой у нее возникало желание в буквальном смысле его поддержать, настолько слабым и беспомощным он тогда становился.
Словно признав правоту дочери, Пол Феррарис поднялся и направился к двери.
– Спокойной ночи, моя дорогая, – сказал он, зевая. – Ты такая же впечатлительная, как твоя мать. Но, как ты верно сказала, мы поговорим об этом завтра. Сейчас уже поздно.
С этими словами он вышел из маленькой комнаты в задней части дома, где фрау Бубин накрыла им стол.
Напротив гостиницы был ресторан, и во время ужина Гизела украдкой наблюдала за посетителями, расположившимися за столиками под тенью деревьев.
Фрау Бубин уговорила Феррариса и его дочь поужинать пораньше, потому что хотела обслужить их сама. Они с радостью согласились, тем более что оба очень проголодались.
Гизела прихватила с собой шаль на случай, если ей захочется прогуляться. Шаль великолепно шла к платью Гизелы, но пока она не стала ее надевать, а просто сложила шаль на коленях. Посмотрев за окно, Гизела подумала, что ложиться спать еще рано, что бы там ни говорил отец. Ей не терпелось поближе познакомиться с Венским лесом, о котором она столько слышала и так много читала. В ее представлении это было самое романтичное место в мире, и в том, что это действительно так, Гизела окончательно убедилась по дороге в гостиницу: стройные тополя, плакучие ивы, серебристые стволы берез на склонах холмов, поросших ракитой, привели ее в восхищение. Воздух был напоен дивным ароматом сирени, которая не успела еще отцвести.
Гизела вышла из комнаты, но вместо того, чтобы подняться по деревянной винтовой лестнице на второй этаж, она, почти не задумываясь, вышла через открытую дверь в сад. Впрочем, при ближайшем рассмотрении сад оказался всего лишь небольшой лужайкой, усыпанной благоухающими цветами. Лужайка была частью леса, и деревья, подступающие почти вплотную к дому, казались молчаливыми стражами- великанами, охраняющими гостиницу.
Какая вокруг красота! Отсюда, с холмов, видны были огни Вены, которые то появлялись, то исчезали в просветах между деревьями. Быстро темнело, и очертания домов становились расплывчатыми. Только величественный шпиль Святого Штефана серебрился в сумерках – прелюдии к наступающей ночи. Огни города были похожи на падающие звезды, и Гизела представила себе скрытое за густыми кронами небо, усыпанное настоящими звездами, сверкающими, как бриллианты на фоне мягчайшего бархата.
Это было настолько волнующе, что Гизеле казалось, будто у нее выросли крылья и она летит, едва
