Ему захотелось громко прокричать о своей любви, о радости, о счастье. Лизбет — его женщина, он нашел ее и теперь готов объявить это всему миру. Но тут захлестнувшая его эйфория так же быстро угасла. Он вспомнил, что Лизбет не принадлежит ему и никогда не будет принадлежать, поскольку он помолвлен с Филлидой.
Со сдавленным стоном Родни бросился в кресло. Как мог он помышлять о браке с женщиной, которую не любит и которая, он не сомневался в этом, не любит его? Вначале высказанная крестным идея показалась ему разумной и целесообразной. И отец Филлиды воспринял его предложение как самую естественную вещь и легко согласился на брак своей дочери и Родни. А теперь каждый нерв его тела изо всех сил выражал свой протест.
Филлида ждет его в Камфилде, а Лизбет — ее сводная сестра.
Родни сидел, уставившись в пространство перед собой, и барабанил пальцами по подлокотникам, пока боцманские дудки не известили его, что на борт поднимаются очередные важные лица. Огромным усилием он переключил мысли на текущие дела, связанные с кораблями и грузом. Сейчас решительно недосуг сидеть в каюте и предаваться тягостным раздумьям. Лизбет уехала, и на время ему придется выкинуть ее из головы.
Родни поднялся, чувствуя, что ореол его торжества померк. Солнце ушло с неба, и он ощутил, как со всех сторон его продувает пронизывающий ветер одиночества.
Ускорить течение дел представлялось нелегкой задачей, поскольку чиновники отнюдь не были в этом заинтересованы. Как бы Родни ни мучился, как ни кипел от раздражения, сидя в Плимуте, он не мог поторопить клерков, которые, поскрипывая гусиными перьями, мелким паучьим почерком составляли подробнейшую опись предметов, привезенных на «Морском ястребе» и «Святой Перпетуе».
Лизбет, ожидавшая его в Камфилде, чувствовала, как с каждым днем его отсутствие делается все невыносимее. Она решительно не могла занять себя нарядами, которые в спешном порядке мастерились для нее под руководством Катарины. Платья шили из атласа, парчи и бархата, отделывали тончайшим кружевом. Ничего подобного ей еще не доводилось носить.
Но наряды казались Лизбет такими же нереальными, как и все остальное, в настоящем и будущем. Только прошлое представлялось реальностью, и это прошлое Лизбет вспоминала каждое мгновение дня и ночи, лелеяла и хранила в сердце, как сокровенный секрет, которой невозможно разделить ни с кем.
Даже бледное испуганное лицо Филлиды и ее тайный страх перед предстоящим браком казались несущественными по сравнению с воспоминаниями о Родни. В то, что он, такой сильный и мужественный, переполняемый энергией, мог иметь что-то общее с вялой, несчастной Филлидой, просто не верилось. Сводная сестра никогда не казалась Лизбет особенно сильной личностью, а теперь, когда она проводила дни, проливая слезы в полумраке зашторенной кровати или стоя на коленях у своего prie-dieu, умоляя Небесного Отца избавить ее от Родни, в ней и вовсе появилось нечто призрачное.
Лизбет сознавала, что ее любовь безнадежна, и все же не могла стонать и жаловаться на жизнь. Любовь, даже несчастная, вливала в нее жизненные силы, ей хотелось кричать, смеяться, хлопать в ладоши, рассказывать всему миру о своей любви. Теперь она знала, что ее объединяет с Родни по крайней мере одна общая черта — неистребимое жизнелюбие. Они оба были молоды и, повинуясь духу своего времени, жаждали приключений, славы, свершений, великих побед.
Лизбет чувствовала иногда, что если увидит Родни, то сумеет объяснить ему это, но сознавала, что, когда он приедет в Камфилд, ей придется отойти в сторонку и смотреть, как он заключает в объятия Филлиду.
Однажды вечером Лизбет уговорила сводную сестру встать с кровати, спуститься вниз и посидеть с ней у камина. Она подумала со вздохом, что ослабевшая от слез и гнетущих ожиданий, изнуренная страхом Филлида по-прежнему красива. В глазах ее, особенно ярких по сравнению с прозрачностью белой кожи, отражался накал чувств, стремление души к заоблачным сферам. Волосы, светло-золотистые, как солнце после дождя, обрамляли лицо, бледное и исхудавшее, но не утратившее совершенных очертаний.
Да, она была даже еще красивее, чем тогда, когда Родни видел ее в последний раз.
Сэр Гарри торопил Лизбет, настаивал, чтобы она отправлялась наконец в Лондон, но Лизбет не смела покинуть Камфилд до приезда Родни. Необходимо было посвятить его в сочиненную ею легенду о гибели брата, прежде чем он разрушит ее неосторожным или необдуманным словом.
Со дня своего возвращения Лизбет не приближалась к дому Кинов, не наводила справок об Эдите. Иногда ей приходило в голову, что девушка может умереть от голода за закрытыми ставнями, если ее друзья не придут ей на помощь и не переправят в Испанию. Возможно, это было жестоко, но судьба Эдиты Кин оставляла Лизбет равнодушной.
Она была озабочена тем, как сохранить доброе имя семьи и подкрепить заблуждение отца относительно смерти Френсиса. Она не сомневалась, что Родни поможет ей в этом, но дни бежали, а он все не приезжал, и сэр Гарри не на шутку тревожился, что место фрейлины отдадут другой знатной девице.
У Лизбет не было времени подумать о том, что может ожидать ее в Лондоне. Она думала только о Родни и о том мгновении, когда они снова увидятся.
Родни приехал вечером — ненастным холодным вечером. Весь день дул порывистый ветер со снегом, и Лизбет надеялась, что Родни доберется до Камфилда засветло. Она посылала слуг следить за дорогой и пообещала наградить их, если они сообщат ей о его приезде прежде, чем всем остальным. Но невозможно было заставить их дежурить всю ночь.
Семья сидела за ужином, когда сэра Гарри известили о приезде мастера Хокхерста. Все торопливо проследовали из столовой в парадную залу и увидели Родни, который стоял у камина, готовясь их приветствовать. Лизбет почувствовала, как при виде его у нее сердце перевернулось в груди. Как она могла забыть, насколько он красив, какие у него широкие плечи, как легки и непринужденны движения…
Она смотрела, как он здоровается за руку с ее отцом, как склоняется над ручкой Катарины. А когда он повернулся к Филлиде, Лизбет зажмурилась. Она боялась увидеть лицо Родни, созерцающего изысканную прелесть Филлиды. Она слышала, как он говорит какие-то слова, которых не разобрала, а затем его голос, бодрый, веселый, опьяняющий, произнес ее собственное имя:
— Лизбет! Малышка Лизбет, неужели вы меня забыли? — Он завладел обеими ее руками, и в следующую секунду Лизбет уже улыбалась ему, а невыразимая радость, переполнившая все ее существо, заставила забыть обо всем на свете.
— Родни! Ах, Родни…
Она словно со стороны услышала, как шепчет его имя, но в ту же секунду, отвечая улыбкой на его улыбку и гадая, не слышат ли окружающие учащенный стук ее сердца, вспомнила, о чем срочно должна предупредить его.
Крепко держа Родни за руки, предупреждающе впившись пальцами в его запястья, она произнесла:
— Я сказала отцу о Френсисе! — На лице Родни мелькнуло удивление, и Лизбет быстро добавила: — Я рассказала, как он погиб на борту «Святой Перпетуи» в сражении с испанским галионом. Я рассказала, как храбро он вел себя и как все мы им гордились.
Выражение лица Родни изменилось, и Лизбет догадалась, что он понял ее правильно. Она почувствовала успокаивающее пожатие его пальцев, после чего он живо повернулся к сэру Гарри.
— Мне так жаль, сэр, что наряду с хорошими новостями мы привезли вам и печальные.
Сэр Гарри положил на плечо Родни свою тяжелую ладонь.
— Я горжусь, что потерял сына при таких обстоятельствах, — сказал он. — Но мы поговорим об этом в другой раз. Не следует позволять личному горю омрачать радость вашего возвращения.
Лизбет облегченно вздохнула. Опасный момент остался позади. А слуги уже спешно несли в столовую вино и новые закуски. Потом Лизбет слушала, как Родни разговаривает с отцом, и ей представлялось, что они снова сидят за столом в кают-компании. Но сейчас с ними была еще и Филлида. На ее щеках проступил нежный румянец, а губы, давно отвыкшие улыбаться, по-настоящему улыбались!
«Она начинает привыкать к нему», — сказала себе Лизбет, и боль, которую она при этом ощутила, не на шутку ее испугала.
Родни разговаривал в хорошо знакомой Лизбет манере, изредка позволяя себе подкреплять энергичным жестом слова, которые, впрочем, и не нуждались в этом, столько в них было огня и силы.
