которой была, когда он впервые пришел в сознание после несчастного случая.
Маркиз ловил себя на том, что прислушивается к нежному голоску Ровены и ждет, когда затылка его коснется мягкая ладонь девушки, приподнимающей голову, чтобы он мог попить.
Но сейчас маркизу снова было лучше, и он приветливо улыбался Гермионе, которая вертелась около кровати, гордо демонстрируя новое муслиновое платье.
Платье было из самого дешевого материала — это не укрылось от наметанного глаза маркиза, знавшего толк в нарядах. Но ярко-синий цвет ткани прекрасно подходил под цвет глаз Гермионы, являясь одновременно превосходным фоном для ее чистой светлой кожи.
Уже не в первый раз маркиз подумал о том, что, если обеспечить Гермионе приличный гардероб и вывезти ее в свет, через год она произвела бы в высшем обществе настоящий фурор.
Но он понимал, что должен выкинуть подобные мысли из головы и не внушать девочке несбыточных надежд, чтобы потом она не испытала горького разочарования.
Маркиз испытывал сожаление при мысли о том, что красавицы-дочери доктора Уинсфорда навсегда останутся погребены в этой убогой деревушке, где никто не увидит и не оценит их прекрасной внешности и природной грации.
Ровена и Лотти обладали классической красотой, внешность же Гермионы опровергала все принятые каноны в оценке женских прелестей, но оставляла неизгладимое впечатление.
Белокурые волосы Ровены были светлыми, почти серебристыми, в то время как косы Гермионы — золотыми.
Глаза Ровены и Лотти казались голубыми, как яйца дрозда, а глаза Гермионы — синими, как васильки, и такими яркими, что, заглянув в них, трудно было уже отвести взгляд.
«И как мог обыкновенный сельский врач произвести на свет такие необыкновенные создания?» — Маркиз часто задавался этим вопросом.
— Вам нравится? — Гермиона стала кружиться по комнате, чтобы маркиз мог как следует разглядеть новый наряд.
— Ты очень хорошенькая, — сказал маркиз. — Но я уверен, что ты уже знаешь об этом.
— Я хотела, чтобы именно вы считали меня хорошенькой, — призналась Гермиона, бросая на него из-под полуопущенных ресниц взгляд, от которого наверняка перестало бы биться сердце любого из юношей Литл-Поувика.
— Неужели ты сшила его сама? — поинтересовался маркиз.
— Почти что, — гордо ответила Гермиона. — Ровена сделала выкройку, но я сама прошила все швы и приделала оборочки вокруг ворота. — Девочка вздохнула. — Мне так хотелось бы, чтобы кто-нибудь пригласил меня на вечеринку. Но в Литл-Поувике не бывает вечеринок.
— А в других частях графства? Ведь живут же люди и за пределами этой деревушки.
Гермиона улыбнулась маркизу.
— Не мне объяснять вам, милорд, что знатные семейства графства держатся особняком. Если они дают бал или прием, никому не придет в голову пригласить детей простого доктора.
Маркиз ничего не ответил, потому что слова девочки были чистой правдой.
— Когда был жив старый сквайр, — продолжала Гермиона, — папу и маму приглашали раз в год на обед. Папа терпеть не мог выходы в свет, но мама всегда смеялась и говорила, что надо же когда-нибудь проветрить выходные платья.
Маркиз вспомнил, что точно так же обращался с местным доктором и его отец. Если у того доктора и были дети, маркиз не мог припомнить их, но они наверняка не походили на красавиц из семьи Уинсфорда.
— Еще мама говорила, что у каждого должно быть любимое занятие, — объявила вдруг Гермиона, следуя за ходом собственных мыслей.
— И какое же любимое занятие у тебя? — поинтересовался маркиз.
— Рисовать красивые платья! — ответила Гермиона. — Я так хотела бы, если бы представился шанс придумывать фасоны платьев, которые шили бы самые лучшие портные.
— Мне кажется, это очень хорошая идея, — похвалил маркиз.
— Только мне надо брать уроки, — со вздохом сказала девочка. — Ведь без учителя трудно понять, правильно ты делаешь или нет.
— Но ведь вам же дают образование? — спросил он.
— Конечно! — воскликнула Гермиона. — Мама всегда настаивала на этом. Но папа в состоянии оплатить только самые главные предметы, такие, как история, география, арифметика, которую я ненавижу, и английская литература.
— А это тоже один из главных предметов?
— Так считает Ровена. Она говорит, что мы вырастем совсем невежественными, если не будем много читать. И еще — что мы должны развивать способность критически мыслить.
— И вам это удается? — с улыбкой спросил маркиз.
— Я с гораздо большим удовольствием училась бы рисовать, — сказала Гермиона. — Но когда я сказала об этом Ровене, она ответила, что это невозможно.
— А еще Ровена сказала, чтобы ты не ходила в эту комнату! — послышалось от двери.
Гермиона обернулась и с виноватым видом посмотрела на сестру.
— Она пришла показать мне свое новое платье, — объяснил маркиз. — Я как раз восхищался вашей совместной работой.
— Вам нужно соблюдать покой, милорд, — напомнила Ровена. — И вы прекрасно знаете, что я велела детям держаться подальше от этой комнаты.
— Это было вчера, когда я мучился от головной боли, — возразил маркиз. — А сегодня я чувствую себя гораздо лучше и уверен, что мне противопоказано одиночество.
Ровена поднесла ему стакан домашнего лимонада.
Сделав несколько глотков, маркиз отдал стакан обратно.
— Вечером я хотел бы выпить бокал шампанского, мисс Ровена. Вы не могли бы сообщить об этом Джонсону?
Ровена с сомнением посмотрела на молодого человека.
— Я должна сначала спросить позволения у папы.
— Пустая трата времени, — заверил ее маркиз. — Вы знаете, как и я, что доктор согласится на все, от чего я могу почувствовать себя лучше.
— Очень хорошо, я передам вашу просьбу лакею, когда он вернется, — пожала плечами Ровена.
Гермиона смотрела на маркиза с озорным огоньком в глазах.
— Джонсон уехал, в Свейнлинг-парк? — спросила она. — Если так, может быть, он привезет еще немного этих чудесных персиков?
— Гермиона! — укоризненно воскликнула Ровена.
— Я буду очень недоволен, если Джонсон не привезет фруктов, овощей и всего, что вам нужно, — сказал маркиз.
— Вы очень добры, милорд — произнесла в ответ Ровена. — Но мы не должны этим злоупотреблять.
— Все это нужно мне самому. Надеюсь, что сегодня вечером мне разрешат пообедать как следует. Я смертельно устал от протертой пищи, которой вы пичкали меня последние несколько дней.
— Вы ведь знаете, что вам запретили есть все остальное, пока у вас была лихорадка.
— Я не жалуюсь, — успокоил ее маркиз. — Но я очень проголодался.
— Вам лучше — намного лучше! — возбужденно воскликнула Гермиона. — А значит, мы можем прийти поговорить с вами. А то надоело прокрадываться на цыпочках мимо вашей двери. Нам ведь хочется о многом вас расспросить.
— И что же вы хотели спросить? — поинтересовался маркиз.
— Достаточно, Гермиона! — решительно вмешалась Ровена. — Беги отсюда. Его светлость и так говорил сегодня слишком много.
Увидев разочарование на хорошеньком личике младшей сестры, Ровена добавила:
— Возможно, если он не очень устал, вы можете прийти попозже и пожелать ему спокойной
