она может воспользоваться квартирой одинокого мужчины, чтобы переодеться к званому обеду, значило бы сразу поставить ее в двусмысленное положение.
Филипп Дюбушерон придерживался того мнения, что любую сделку надо готовить самым тщательным образом. Поэтому он в своей карете отвез Уну в небольшую, но фешенебельную картинную галерею неподалеку от улицы Де ля Пэ, совладельцем которой он являлся.
Своих самых денежных или влиятельных клиентов он редко вывозил сюда, считая, что их проще убедить сделать ту или иную покупку, показав им одну-две картины прямо у них на дому. Филипп Дюбушерон обнаружил, что большинство людей, приезжавших в Париж, совершенно ничего ни смыслили в искусстве и покупали какую-нибудь картину, просто чтобы привезти домой вещь, имевшую парижское происхождение.
Ему легко было загипнотизировать их, чтобы уговорить совершить, как он уверял, стоящую сделку или «использовать шанс, выпадающий раз в жизни», даже если их не впечатлял богатый выбор картин в галерее.
Отец Филиппа Дюбушерона был исключительно проницательным человеком, который учил своего тогда еще маленького сына, что многие люди обладают весьма ограниченным кругозором и еще более ограниченным умом.
— Никогда не смущай клиента, дорогой Филипп. Реши, что ты хочешь, чтобы он сделал, и заставь его поверить, что его мнение — это исключительно его собственное, а не то, что ты ему внушил.
Благодаря этому принципу, Филипп Дюбушерон стал наиболее значительным и наиболее удачливым торговцем произведениями искусства в Париже.
И все же, будучи человеком неординарного ума, он считал, что очень скучно торговать одними картинами.
Люди, с которыми ему пришлось познакомиться, чтобы вести свой бизнес, принадлежали к европейской знати, и Дюбушерон обнаружил, что они интересуются не столько искусством, сколько всем, что взывает к чувствам.
Это была игра, в которую он играл сам с собой, — стремление предоставить каждому клиенту то, чего он больше всего желает, и она давала ему такое же удовлетворение, как и деньги, вложенные в театральную постановку, имевшую успех.
Таким образом, круг его клиентов охватывал королей и правителей — от египетских монархов и немецких принцев до англичан, которые приезжали в Париж исключительно для развлечений.
Со временем Филипп Дюбушерон узнал их всех, и, поскольку он хорошо всем служил, они всегда к нему обращались, уверенные в том, что он может удовлетворить их потребности, какими бы они ни были.
С точки зрения французов картинная галерея придавала ему необходимый вес в обществе.
— Кто такой Дюбушерон? — мог бы спросить какой-нибудь приезжий, чтобы тут же получить ответ:
— Торговец произведениями искусства. У него галерея на улице де ля Камбон.
— В моем деле без ярлыков не обойтись, — часто думал Филипп Дюбушерон.
Его собственный ярлык был достаточно респектабелен, чтобы удовлетворить самых придирчивых критиков; а их вокруг него было немало.
Конечно, в это время картинная галерея была уже закрыта, но он отпер дверь своим ключом и, включив свет, пригласил Уну войти.
— В конце галереи — мой кабинет, — сказал он. — А рядом с ним — маленькая ванная. Там много зеркал, так что вы сможете уложить волосы.
Уне хотелось остановиться, чтобы рассмотреть картины в галерее, но Филипп Дюбушерон поторопил ее пройти в кабинет.
Он был роскошно убран — толстый ковер, на ковре — претенциозный письменный стол эпохи Людовика XIV.
Кучер внес чемодан и по приказу Дюбушерона расстегнул ремни.
— Очень любезно с вашей стороны пригласить меня сюда, — сказала Уна.
Филипп Дюбушерон вынул из жилетного кармана дорогие золотые часы.
— Сейчас минуло семь часов, — сказал он. — Я зайду за вами ровно без десяти восемь. Пожалуйста, будьте готовы к этому времени и упакуйте чемодан, чтобы его можно было доставить вслед за вами.
— У меня масса времени, — отвечала Уна с улыбкой.
— Мне бы хотелось, чтобы сегодня вечером вы выглядели как можно лучше, — сказал Филипп Дюбушерон. — Думаю, что могу вам и не говорить, какая это большая честь, оказанная нам герцогом, — приглашение отобедать вместе с ним, и я надеюсь, что вы приложите все силы, чтобы быть обворожительной. Мне бы не хотелось, чтобы герцог разочаровался в дочери вашего отца.
— Нет, конечно нет, — ответила Уна. — Какой он, должно быть, милый человек, если купил две папины картины.
— Он очень милый человек, — повторил за ней Дюбушерон весьма многозначительным тоном.
И, еще раз взглянув на часы, он вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
В этот момент Уна подумала, как неожиданно и странно все обернулось. Покидая Флоренцию, она и подумать не могла, что вместо того, чтобы поселиться с отцом в Париже, она будет обедать с каким-то английским герцогом и переодеваться к обеду в картинной галерее.
— Девочки ни за что не поверят, когда я расскажу им обо всем.
Тут она вспомнила, что у нее вряд ли когда-нибудь появится возможность рассказать им о своей жизни. И не потому, что она не завела подруг или что они ее не любили. Она не почувствовала тщеславия, когда узнала, что являлась одной из самых любимых девочек в школе.
Дело было в том, что папы и мамы ее подруг были иностранцами и имели весьма твердые убеждения, с кем следует и с кем не следует дружить их дочерям. Художники, какими бы одаренными они ни были, обществом не принимались, и вскоре после выпуска Уна осознала, что едва ли когда-нибудь увидит своих соучениц. И она понимала, что с этим должна смириться, не жалуясь.
— Хотя бы мама знает, — сказала она себе, снимая дорожное платье. — Мама была бы рада тому, что он — англичанин.
Уна помнила, что мама часто говорила не только об Англии, но и об англичанах.
По ее словам, они во всем превосходили французов, даже несмотря на то, что люди в маленькой деревне, где они жили, очень доброжелательно относились к семье Торо.
А мать Уны рассказывала о зимней охоте в английской глубинке, о теннисе летом, о балах, куда женщины прибывали, увешанные сияющими драгоценностями, в диадемах, а мужчины — при всех наградах, потому что там присутствовали члены королевской семьи.
Она описывала Уне кабинет в Букингемском дворце, где приветствовала поклоном королеву Викторию, рассказывала, как очарователен был принц Уэльский, когда однажды он танцевал с ней на балу.
Все это звучало так заманчиво, что Уна часто мечтала о такой Англии.
В такие минуты она забывала, что за окнами монастырской школы темным силуэтом на фоне неба вырисовываются кипарисы, являя собой типичный флорентийский пейзаж, сотни раз изображенный на полотнах в Галерее Уффици.
— Если я быстро оденусь, — сказала она себе, — то успею посмотреть картины в галерее.
Однако одевание отняло у нее больше времени, чём она думала.
Прежде всего ей пришлось разгладить все складочки на вечернем платье; когда она извлекла его из чемодана, то подумала, что оно недостаточно шикарное для обеда с герцогом. Необходимые платья она купила во Флоренции, и мать-настоятельница заплатила за них из тех денег, что были оставлены по завещанию на образование Уны.
В основном это были очень простые платья — школьного вида, хорошо скроенные, из дорогого материала, скромные платья молодой девушки; благодаря им, Уна выглядела юной даже взрослея.
Ее лучшее платье было белым, с небольшой кружевной оборкой вокруг шеи и по обшлагу рукава длиной три четверти. Оно подчеркивало ее тоненькую талию и небольшую, еще не совсем развившуюся грудь, но Уна вдруг с опаской подумала — а вдруг месье Дюбушерон сочтет ее недостаточно шикарной и не станет представлять герцогу?
Чувствуя беспокойство, она с особенным старанием уложила волосы. Они у нее были очень мягкие и светлые, а она не знала, какова последняя мода на прически в Париже.
