Граф набросил уздечку на шею лошади и отпустил ее. Это был жеребец, один из старейших в его конюшне, которого он очень любил. Его звали Гром, и он жил у него с тех пор, когда был жеребенком; раньше он был диким и строптивым, но теперь слушался графа и прибегал к нему на свист.
Спаниель улегся у ног Офелии; граф сел на скамейку рядом с ней, протянул к собаке руку и сказал:
– Это ведь одна из моих собак. Как его зовут?
Прежде чем он успел до него дотронуться, спаниель в ужасе взвизгнул и спрятался под скамейку.
Граф удивленно спросил:
– Почему он так нервничает? Ни одна из моих собак никогда меня не боится.
– – Это потому... что у вас хлыст в руке... – сказала Офелия тихо.
Граф отложил свой хлыст и спросил:
– Вы хотите сказать, что мою собаку избивали так, что совсем ее запугали? Но почему и за что?
В его голосе звучали повелительные нотки, поскольку граф не переносил никаких проявлений жестокости.
Одна из его диких вспышек, о которой потом было много разговоров, случилась, когда он чуть не убил кучера, зверски мучавшего лошадь. Он избил его прямо на улице – зрители окружили их кольцом – и когда сбил его с ног, то продолжал хлестать его лошадиной плеткой.
Многие тогда одобрили его поступок, но вместе с тем некоторые из обсуждавших это дело сочли, что для джентльмена это слишком вульгарно, и в целом его репутация пострадала, став еще хуже, чем раньше.
Теперь, уже без хлыста, он нагнулся, чтобы погладить спаниеля, прижавшегося к Офелии, успокоил его и в конце концов смог взять на руки. Положив собаку на колени, он почесывал ее за ушами, пока та сама не начала к нему ласкаться. Все то время, пока успокаивал собаку, он молчал, понимая, что звук голоса может ее напугать. Только когда понял, что спаниель больше не боится, он тихо сказал Офелии:
– Собака сильно отощала, у нее торчат кости, ее явно недокармливают.
Офелия помолчала, а потом сказала несчастным голосом:
– Я ничего не могу... поделать.
– Я не верю, чтобы ваш отец, – начал граф сердито, но, взглянув на Офелию, увидел, как изменилось ее лицо.
В последний раз, когда он видел ее меньше недели назад, она была прелестной настолько, что невозможно было ее забыть.
Теперь он заметил, что она сильно похудела. Ее огромные глаза, казалось, заполняли все лицо, и под ними виднелись голубые тени, которых не было раньше.
– Что с вами случилось? – спросил он ласково. – Вы были больны? – Он увидел, как она вздрогнула, и сказал: – Если собаку недокармливают, то же самое можно сказать и о вас. Что вы с собой делаете?
У него мелькнула мысль, что она, может быть, старается похудеть, чтобы приобрести модную фигуру. С тех пор как появились новые муслиновые платья, пришедшие в Лондон из Парижа, именно так поступали многие девушки. Муслиновые платья были практически прозрачны, и некоторые женщины увлажняли их, чтобы еще более подчеркнуть стройное совершенство своих фигур.
Но в тот же самый момент, как только эта мысль пришла ему в голову, он отверг ее как совершенно нелепую. Стройность и грация Офелии, поразившие его, когда он впервые ее увидел, были следствием ее молодости.
Она помолчала и потом ответила:
– Ваша светлость... напрасно задает мне такие вопросы... Пожалуйста, скажите побыстрее, что вы хотите сказать, и потом оставьте меня... Я не думаю, что смогу это больше вынести...
Последние слова вырвались почти невольно, и граф спросил ее спокойно:
– Вынести что? Послушайте, Офелия, я хочу знать, что происходит и с вами, и с собакой. И я намерен узнать правду.
Он увидел, как она сжала руки, как будто для того, чтобы не вскрикнуть, чтобы удержать себя и не убежать. Он видел, что все ее тело напряжено от страха.
– Давайте начнем с собаки, – предложил он. – Как ее зовут?
– Пират. Его звали Пират... когда отец его выиграл, – сказала Офелия тихо.
Граф улыбнулся:
– Это понятно. Клички моих собак начинаются на «П». По правде говоря, я очень по ним сейчас скучаю.
Он надеялся, что ее развлечет разговор о собаках, но в то же время знал, хотя она на него и не смотрела, что ее глаза потемнели от страха; расспрашивая, он напугал ее своей настойчивостью.
Граф привык, что любая женщина, с которой он заговаривал, отвечает ему немедленно. То, что девушке, сидевшей рядом с ним, больше всего хочется, чтобы он ушел и оставил ее в покое, было для него новым.
Однако он был полон решимости не уходить, пока не выяснит, что означает все это странное поведение. Особенно, пока он не узнает, кто бьет одну из его собак.
У него уже был готов следующий вопрос, когда Офелия сказала уже другим тоном:
– Мне следовало бы поблагодарить вас, милорд, за то, что вы сделали для Джема Буллита. С моей стороны было невежливо не сказать вам этого сразу.
