пожалуйста, я бы очень хотела... чтобы вы тоже пошли со мной.
– Вы уверены? – спросил граф. – Вы действительно уверены, любовь моя?
– Прошлой ночью, когда я была одна, – ответила Офелия, – я думала, какое волшебство быть рядом с вами. – Она слегка покраснела и прильнула к нему. – Я не совсем понимаю... не совсем уверена... что мужчина и женщина делают, когда они любят друг друга... но что бы вы ни сделали, все это будет совершенно, это будет частью Бога.
Граф на секунду закрыл глаза, и его губы коснулись ее волос. Затем он сказал:
– Я хотел бы, чтобы вы чувствовали именно это, моя дорогая. – Говоря, он повернул к себе ее лицо, и когда ее губы ожидали прикосновения его губ, он посмотрел на нее: – Как вы красивы, моя прелестная жена, – сказал он. – Но этого мало. Вы такая добрая и чистая. Я не находил до сих пор ни в ком такой доброты и чистоты, мне всегда этого недоставало, хотя я сам того не понимал.
– Я хочу быть доброй для вас, – ответила Офелия, – и потому что нам так хорошо вместе, я знаю, что зло будет не в состоянии коснуться нас. – Он услышал легкую дрожь в ее голосе. Она продолжала: – Когда я держала в руке образ святой Вероники, я почувствовала, добро струится оттуда, как солнечные лучи, и теперь чувствую, что такие же лучи исходят от вас.
Граф сначала хотел ответить, что это невозможно – он столько делал в своей жизни неверного, достойного порицания и, может быть, даже злого.
Но мог ли он казаться Офелии не тем, чем был на самом деле? И вдруг он понял – это была его любовь. Она чувствовала его любовь, и эта любовь, какую он испытывал к ней, была столь чистой, поскольку исходила из тех уголков его души, о существовании которых он и не догадывался, пока не увидел ее.
Когда-то она просила его, чтобы он молился за нее. И, как это ни странно, он действительно молился. Хотя, может быть, это не было самым подходящим словом. И уже тогда он любил ее.
Теперь он знал, что даже если бы Цирцея Лангстоун не умерла, они все равно победили бы зло, направляемое ею в их сторону. Та любовь, какая была частью Офелии и которая теперь составляла часть его самого, исходила от Бога и была сильнее всего, что мог произвести Сатана.
Его руки сжались вокруг Офелии, и, приблизив губы вплотную к ее губам, он сказал нежно:
– Я люблю вас, моя дорогая, и сейчас собираюсь отнести вас в спальню, и если вы хотите, то мы будем вместе сегодня ночью и всю нашу оставшуюся жизнь.
Его губы коснулись ее губ, руки Офелии обвились вокруг его шеи и притянули еще ближе.
Он почувствовал, как экстаз поднимается в них обоих, и понял, что это – то самое, чистое и совершенное, чего он искал много лет, сам того не сознавая.
Он поднял голову и сказал:
– Я люблю вас, я обожаю вас, я боготворю вас!
Он взял ее на руки и понес наверх по широкой лестнице с резными перилами к комнате, ожидавшей их.
Прошло много времени, прежде чем Офелия прошептала среди ночи:
– Я не знала, что возможно быть столь счастливой, не будучи при этом на небесах.
– Я хочу, чтобы вы были счастливы, мое сокровище, моя совершенная маленькая жена.
– И я сделала вас... счастливым?
– Как и вы, я тоже не знал, что такое счастье возможно в этом мире.
– Вы так чудесны... и я люблю вас...
– И я люблю вас, я обожаю вас.
Голова Офелии лежала на плече графа, и его руки обнимали ее. Он подумал, что ни одна другая женщина не могла бы быть столь нежна, откликаясь на все его желания.
Он обращался с ней очень нежно и бережно; его богатый опыт говорил, что ее нужно постепенно пробудить к чудесному экстазу любви и что если он испугает ее, то может потерять ее доверие. Но любовь Офелии превращала все, что она делала, в нечто божественное, небесное, и он понимал, что никогда раньше ему не было знакомо то ощущение полного самозабвенья, какое они испытали вместе. И теперь, когда он чувствовал, что она навсегда в безопасности в его объятиях, он сказал:
– Я должен вам кое-что сказать, моя дорогая.
– Что же это?
– Ваша мачеха умерла.
Наступило молчание, и затем Офелия спросила:
– Вы не... убили ее?
– Нет, она умерла, потому что приняла слишком много опиума. Это было в газетах сегодня утром.
– Наверное, я очень злая, потому что радуюсь этому?
– Я думаю, что мир стал лучше и чище, когда в нем ее больше нет.
– И отец... теперь будет свободнее!.. – Офелия глубоко вздохнула: – Может быть, теперь он станет таким же, каким был при жизни мамы... добрым, внимательным, и я снова буду его интересовать. Это только мачеха его так изменила!
– Когда вы этого захотите, мы скажем ему, что поженились.
Офелия подумала немного, прежде чем спросить его тихим голосом:
