нисколько не сомневаюсь, что с вами все было бы в порядке. С мужчинами всегда так — они запросто приспосабливаются к новым условиям.
С женщинами же все иначе. Именно они страдают больше всего в случае cause celebre[по причине огласки (фр.)].
Герцог, разумеется, знал, что так оно и бывает.
— Ну что ж, Кларисса, — сказал он после небольшой паузы. — Вы были весьма убедительны, однако, как вы сами понимаете, мне нужно время, чтобы обдумать это необычное предложение.
— Для раздумий времени нет, — резко заявила маркиза. — Вы прекрасно знаете, что, как только появляется вакантное место в штате придворных дам королевы, дюжина старых ведьм начинает совершать различные маневры, дабы оказаться при дворе, хлопоча за себя, своих дочек, своих племянниц, да за кого угодно, но уж никак не за меня.
— Вы на самом деле предлагаете, чтобы я определился немедленно? Сию же минуту? Обязательно? — спросил герцог, с иронией глядя на маркизу.
— Если вы любите меня, то не станете медлить, — ответила Кларисса и потупила глаза, изображая смущение. Но вскоре она вскинула голову и заявила:
— Надеюсь, Атол, вы все же понимаете, что для меня наш разрыв равносилен смерти. Я не смогу вынести этого.
Голос маркизы дрожал, она с трудом сдерживала рыдания.
— Но мы ведь могли бы оставить все как есть, — предложил герцог.
— И вы полагаете, что никто не донесет об этом королеве? — удивленно спросила маркиза. — Как мы можем продолжать встречаться, зная, что за нами шпионят и все, что мы делаем, а вполне возможно, и все, что мы говорим, докладывают этой старой паучихе, готовой в любой момент завлечь в свои сети очередную жертву, дабы прилюдно растерзать ее в своей приемной в Виндзоре?
— Все, что пока я могу вам обещать, — раздраженно произнес герцог, — так это то, что я серьезно обдумаю ваше предложение.
Говоря это, Донкастер взял со стула свое пальто и накинул его на плечи. Бросив последний взгляд на туалетный Голик у зеркала, он убедился, что не оставил ничего из своих вещей, затем, сделав несколько шагов, он подошел к ложу, на котором лежала наблюдавшая за ним маркиза.
Женщина подняла на него глаза. Они казались невероятно голубыми на фоне ее бледного лица.
— Я в самом деле что-нибудь значу для вас? — тихо спросила она.
— Вы же знаете, сколь вы дороги мне, — учтиво ответил герцог. — Но любовь — это одно, а брак — совсем другое, Кларисса.
— Только с любовью надо считаться, дорогой, — мягко сказала красавица.
Герцог наклонился, взял ее руку и поднес к губам.
— Благодарю вас, Кларисса, за то, что вы делаете меня счастливым, — прошептал Атол.
Его губы коснулись ее бархатной кожи. Тонкие пальчики нежно сжали его руку. Маркиза привлекла его к себе.
— До свидания, мой дорогой, чудесный, великолепный возлюбленный, — прошептала она.
Говоря это, она подставила губы для поцелуя.
Лишь мгновение он пребывал в нерешительности, а затем снова наклонился к ней. Ее руки обвили его шею, женщина всем телом прильнула к герцогу…
Он пробовал сопротивляться, но не смог сдержаться…
Дикая страсть ее губ полонила его. Он почувствовал, как огонь, все время тлеющий В нем, разгорается, устремляясь навстречу пламени, пылающему в прекрасном теле маркизы.
У герцога создалось впечатление, что он не только уступает яростному, страстному порыву этой женщины, но в то же время позволяет ей властвовать над собой, покорно мирится с потерей своей свободы.
Однако сейчас это было не важно!
Граф Лемсфорд с нетерпением открывал одно за другим письма, лежащие прямо у него под рукой на столике для завтраков.
Дворецкий поспешно подал ему серебряный нож для вскрытия почты с выгравированным на ручке гербом Лемсфордов.
То, что нож, как, впрочем, и все серебро, давно нуждался в чистке, осталось незамеченным сидевшей на другом конце стола графиней, которая распекала свою дочь Фелисию за то, что девушка нечаянно разорвала платье накануне вечером.
— Не понимаю, почему нельзя быть более осторожной, Фелисия, — говорила графиня. — Если бы ты танцевала вальс более степенно, подобное бы не случилось.
— Я ничего не могла поделать, мама. Мой партнер оказался очень неуклюжим и наступил на шлейф платья. Я ведь предупреждала, что шлейф чересчур длинный, когда примеряла платье, — оправдывалась девушка.
— Но именно благодаря длинному шлейфу это платье выглядело так элегантно, — возразила графиня.
Она не сводила глаз со своей старшей дочери, и то раздражение, которое едва заметно угадывалось в твердой линии ее рта, постепенно исчезало.
Фелисия Уиндом действительно была прехорошенькая — с прекрасными голубыми глазами, длинными светлыми волосами и кожей, которая неизменно напоминала клубнику со сливками.
К тому же Фелисия обладала способностью смотреть на родителей с таким простодушием, что ни мать, ни отец ни в чем не могли ей отказать. И вот графиня уже сейчас прикидывала, каким образом она сможет убедить мужа выделить кругленькую сумму, дабы заказать для дочери новое платье.
Напротив Фелисии сидела Антония. Никем не замечаемая, она молчала.
У нее и не было ни малейшего желания привлекать к себе внимание, поскольку Антония была полностью уверена в том, что, сделай она любой жест либо произнеси хоть одно слово, ее тут же отправят куда-нибудь с поручением или заставят выслушать массу всяческих упреков, а тем временем ее еда совсем остынет.
Поэтому, в соответствии с этими соображениями, она сосредоточилась на яичнице с беконом и не поднимала от тарелки глаз до тех Пор, пока ее отец не издал такое громкое восклицание, что оно, казалось, заставило вибрировать всю столовую.
— Боже правый!
— В чем дело, Эдуард? — вздрогнув от неожиданности, поинтересовалась графиня.
— Когда пришло это письмо? — спросил граф, как завороженный глядя на конверт.
Он поднес письмо к глазам и, не дожидаясь ответа, сделал вывод:
— Его доставили с посыльным. Оно не посылалось по почте. Какого черта его сразу же не принесли мне?
— Эдуард, не при девочках же! — вознегодовала графиня, с укоризной глядя на супруга.
— Ты знаешь, от кого оно? — спросил граф, не обращая внимания на возмущенный тон графини.
— Нет, конечно же, нет! Откуда мне знать? — удивилась супруга.
— Оно от Донкастера! — возбужденно сообщил граф.
Он поднял голову и взглянул на свое семейство с таким выражением лица, словно только что, ко всеобщему удивлению — своему, впрочем, в первую очередь, — вытащил из шляпы кролика, подобно фокуснику на лондонской улице.
— От Донкастера? — повторила графиня и уточнила:
— Вы имеете в виду герцога Донкастера?
— Разумеется! Разумеется, я имею в виду его! — огрызнулся ее супруг. — Имеется лишь один Донкастер, насколько мне известно! Это наш хартфордширский сосед, Эмилия, тот самый, который до сих пор не удосужился пригласить меня к себе, хотя уже давно унаследовал свое родовое поместье!
Граф говорил это с горечью и обидой, всем своим видом показывая, насколько неприятным для него было невежливое поведение ближайшего соседа.
— Ну что ж, наконец-то он написал вам, — заметила графиня и спросила:
— Итак, чего же он хочет?
