«Не думаю».
Тогда она всполошилась, полагая наверное, что я повредилась в уме. Она написала Кауану Вандерфельту, своему давнишнему другу, с просьбой приехать и пожить у нас немного. Перед тем как ему приехать, она объяснила, зачем пригласила его.
«Он не только один из самых блестящих людей в Америке, — сказала она, — но и один из самых разумных. Он многое успел сделать за свою жизнь — врач, ученый, автор многих книг по психологии, а еще в нем чрезвычайно много здравого смысла. Ты обещаешь мне, Кристин, рассказать ему все как есть и ответить на любые его вопросы?»
«Ну конечно», — ответила я.
Если быть честной, то мне льстило, что такая величина, как Кауан Вандерфельт специально приглашен, чтобы поговорить со мной. В конце концов, мне было всего шестнадцать, и, наверное, не каждый день прибегают к помощи человека, известного во всей Америке, из-за того, что у какой-то девчонки появились фантазии. Именно так и думала бабушка — что у меня появились «фантазии». Я даже представляла, как она говорит со свойственной ей рассудительностью: «Естественно, у всех девушек в ее возрасте появляются фантазии. Кристин скоро вырастет из этого».
Вот так я и познакомилась с мистером Вандерфельтом, — улыбнулась Кристин. — Он просто прелесть! Мне кажется, я полюбила его с первой минуты, как увидела. Он не подшучивал надо мной, не говорил свысока, не делал ни малейшей попытки принизить меня. Он просто хотел разобраться. Мне это понравилось, и я рассказала ему все.
На следующий день после его приезда мы отправились проведать маленького мальчика с больной ногой. С того вечера в летнем домике прошло почти три месяца, и сейчас не было никаких сомнений, что ребенок полностью выздоровел. Он ходил точно так же, как все дети его возраста, и я даже с трудом вспомнила, какую ногу лечила. Мистер Вандерфельт и я пошли навестить ребенка вдвоем. Он сказал бабушке, что не хотел бы, чтобы она шла с нами, наверное полагая, будто она может смутить меня.
Не успели мы появиться в поселке, где жила эта женщина, как к нам подбежали несколько негров, умоляя помочь им. Спустя какое-то время, поняв, что я не стану ничего делать, они отошли в сторону, хмуро поглядывая на меня и в то же время с интересом следя за тем, как мы идем к дому того мальчика. Я почти ничего не говорила, весь разговор вел мистер Вандерфельт. Пошутив с детьми и заставив мать рассказать, как болел мальчик, он повернулся ко мне:
«Тебе не кажется, что мальчик и так поправился бы?»
К тому времени мне все это порядком надоело.
«Ну конечно, — сказала я. — Не понимаю, отчего вдруг подняли столько шума».
Он с любопытством взглянул на меня, но прежде, чем сумел что-то сказать, заговорила мать ребенка — не стану даже пытаться воспроизвести ее диалект:
«Если бы только мисси Кристин взглянула на мою невестку. Она так давно болеет, с тех самых пор, как родился ее мертвый ребенок. Ничего не говорит, просто лежит и смотрит в потолок. Она умирает, но если бы мисси Кристин поглядела на нее, то ей стало бы лучше».
Я хотела было отказаться, как делала не раз за последние месяцы, но мистер Вандерфельт не позволил.
«Почему бы тебе не взглянуть на нее?» — спросил он.
«Вы же знаете, что скажет бабушка Иоанна», — ответила я.
«Я возьму ответственность на себя».
Я посмотрела на него и совершенно точно поняла, что он намерен раз и навсегда доказать, какая я самозванка. В голове у меня прозвучал голос бабушки:
«Естественно, у всех молодых девушек есть фантазии. Кристин как раз в этом возрасте».
Мне кажется, я возненавидела их всех в тот момент: негров, поставивших меня в дурацкое положение, и больше всего мистера Вандерфельта, который стоял и смотрел на меня добрыми глазами, но у него за плечами, как я знала, были долгие годы изучения психологии. Я хотела отказаться, но из гордости не сделала этого, а повернулась к женщине и сказала:
«Хорошо, я посмотрю вашу невестку».
Она с готовностью стала показывать дорогу. Идти пришлось недалеко, а когда остальные негры увидели, куда мы направились, пронесся возбужденный шепот, и они взволнованно последовали за нами. Мы подошли к домику — если можно так его назвать. Это было маленькое, очень грязное жилище, и запах в нем стоял отвратительный. С каждой минутой я все больше сожалела, что пришла, а когда увидела, женщину, которая лежала на кровати, застеленной, как мне показалось, лохмотьями, то чуть не убежала.
Это была молодая женщина, но ужасно истощенная, и она лежала, как нам и сказали, обратив лицо к потолку, уставившись в никуда немигающим взором. Мне кажется, мистер Вандерфельт почувствовал, что я нервничаю. Он положил руку мне на плечо и тихо произнес:
«Если хочешь уйти домой, Кристин, так и скажи».
По-моему, я поняла, о чем он думал, но в тот момент скорее предпочла бы умереть, чем отказаться помочь этой женщине. Я склонилась над ней, взяла ее руки, безжизненно лежащие по бокам, и, как только дотронулась до них, ко мне начало приходить понимание того, что именно с ней не так. Ее родственница говорила без умолку, рассказывая нам о горячих припарках к животу больной, где, как все были убеждены, заключался источник боли, и подробно описывала всевозможные отвратительные лекарства, которыми пичкали больную.
Стоило мне взять руку женщины, я сразу поняла, что все дело в ее голове. Я положила руки на ее лоб и почувствовала легкое отвращение, дотронувшись до густых курчавых волос. А затем опять появилось странное покалывание в пальцах. Несколько минут я работала над ее лбом, но моя рука инстинктивно тянулась к затылку женщины. Мне было очень неудобно, так как приходилось склоняться над кроватью, но я все равно продолжала работать, забыв о мистере Вандерфельте, не сводившем с меня глаз, и о неграх, столпившихся в дверях. Я продолжала массировать ее затылок, а затем снова лоб, пока не заболели руки.
Остановилась я от полного изнеможения. Почувствовала, что меня постигла неудача, и попятилась с глубоким чувством разочарования. Внезапно женщина попыталась сесть и заговорила:
«Джем! Джем!» — Она выкрикивала имя мужа, и при первом же звуке послышался глубокий вздох от дверей, где стояли негры. Они упали на колени и закричали: «Славься, славься, аллилуйя!» Это был один из самых необыкновенных моментов, — мне кажется, никто не мог оставаться равнодушным. Я схватила руку мистера Вандерфельта, не знаю, говорила ли я что-нибудь при этом. Помню лишь, я смотрела ему в лицо, с радостью замечая, что он поверил в меня.
Кристин перевела дыхание. Она так быстро говорила, что почти задохнулась.
— Он поверил в меня, — повторила она.
— Я не удивлен, — тихо сказал сэр Фрейзер.
Глава 7
Довольная интересом, который она разглядела на лице сэра Фрейзера, и вниманием, проявленным с его стороны, Кристин продолжала свой рассказ, поджав под себя ноги для большего удобства.
— Мистер Вандерфельт, — сказала она, — осмотрел женщину после того, как она заговорила, а затем, когда она начала пить молоко — ее первая еда за несколько дней, — мы пошли домой. По дороге мы почти не обмолвились ни словом. Я была ужасно взволнована, но стеснялась выразить свои чувства или спросить мнение мистера Вандерфельта.
Как только мы пришли домой, он отозвал бабушку в сторону и долго с ней о чем-то беседовал. Я не присутствовала при разговоре и, естественно, даже не пыталась подслушивать, что там говорилось. Но час спустя, проходя по коридору после игры в теннис, я услышала сквозь приоткрытую дверь гостиной, как бабушка Иоанна говорит усталым голосом, каким обычно люди повторяют то, что им приходилось произносить уже не раз:
«Если бы она была религиозна, я могла бы это понять».
«Вот потому-то этот случай так интересен», — прозвучал ответ мистера Вандерфельта.
Больше я ничего не слышала, но его слова заставили меня как следует задуматься, и, возможно,
