– Я любил своего брата. Я любил Эдварда так, как никого и никогда не любил, пока не встретил тебя. Я был сильнее, а он – слабее, но мы принимали это, как само собой разумеющееся, и не помню, чтобы в детстве его волновало мое физическое превосходство, а меня – его болезненность. Мы были счастливы. Я думаю, что наша дружба возникла оттого, что и мой отец, и моя мать вели очень активную светскую жизнь. На нас у них времени не оставалось, и мы были полностью предоставлены самим себе.
По мере того, как я взрослел, мне, конечно, становилось все более понятно, что Эдвард ненормальный. Меня отправили в школу, он же остался дома. Когда я приезжал домой на праздники, он не мог принимать участия в тех играх, которые нравились мне, но все же, мы оставались друзьями, хотя теперь, когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что я всегда верховодил. Я был рад иметь слушателя и обожателя. Но я любил его, и он любил меня, и этого нам было достаточно.
Время шло, а Эдвард так и остался ребенком, в то время, как я стал молодым человеком. И только тогда я стал осознавать то, что, вероятно, всегда чувствовал где-то в глубине души: моя мать страдала какой-то одержимостью по отношению ко мне, тогда как к Эдварду испытывала лишь отвращение и неприязнь. Это невозможно было не заметить, потому что она совершенно не скрывала свое отношение к нему. Я воспринимал это более-менее спокойно, потому, что в общем-то уже привык к такой атмосфере. Я в ней вырос. Но когда умер мой отец, ее чувства стали проявляться очень явно.
Как-то раз, сразу после похорон, она вернулась в свою комнату для того, чтобы, как я думал, выплакаться. Я пришел, чтобы успокоить ее, но увидел, что она сидит у письменного стола с совершенно сухими глазами. На ней все еще был вдовий траур, но вуаль не прикрывала лицо. Я увидел, что в руке у нее таблица с изображением нашего фамильного древа. Я уже видел его раньше. Это была большая генеалогическая схема, которая висела в кабинете моего отца. Из нее следовало, что наши предки попали в Англию с Вильгельмом Завоевателем.
– Что ты делаешь, мама? – спросил я, подходя ближе. И тут же заметил, что под именем моего отца она чернилами написала дату его смерти, а под именем Эдварда тоже была надпись – «Вступил в наследование», а рядом – дата.
Возможно, это глупо, но я произнес первое, что пришло мне в голову. «Так Эдвард теперь наследник? Сэр Эдвард Шелдон! Звучит неплохо!»
– Это должен быть ты! Ты! А не этот ничтожный инвалид! – с болью и страстью воскликнула она.
Я уставился на нее в изумлении, но тут же, чувствуя смущение, постарался обернуть все в шутку. Но она встала и схватила меня за руку.
– Этот дом будет твоим! – сказала она. – Этот дом и все то, что за ним стоит! Да! Клянусь тебе.
Я был потрясен, а также страшно смущен таким неожиданным выпадом с ее стороны. Но время шло. И я стал понимать, что она всего лишь высказала вслух то, что всегда было у нее на уме. Теперь мать стала ненавидеть Эдварда. Он все время проводил в детской с Нэнни, в полной изоляции.
Мать старалась по возможности никогда не навещать его. К нему раз в неделю приходил доктор, и, полагаю, Нэнни докладывала ей о состоянии его здоровья. Но все мысли матери, были обо мне и только обо мне. Она заставляла меня принимать участие в управлении Шелдон-Холлом и вести себя так, как будто я был хозяином дома. Она считалась с моим мнением и настаивала на том, чтобы я отдавал приказания.
Может создаться впечатление, что я был слабым и глупым, но просто она вела себя очень умно и невероятно расчетливо. Отчасти потому, что мне захотелось освободиться наконец от назойливых, непрекращающихся увещеваний матери о том, что я должен жениться и произвести наследников, я завел роман с замужней женщиной. Нет смысла сейчас называть ее имя. Достаточно сказать, что довольно скоро я надоел ей, и она дала мне отставку, как только нашла более привлекательного и именитого любовника. И я женился на Алисе. Я сделал это по причине задетого самолюбия, а еще потому, что ее родители оказались достаточно умными, чтобы поставить меня в такое положение, выпутаться из которого можно было только бесчестным путем.
Мы приехали в Шелдон-Холл, чтобы провести здесь медовый месяц. В глубине души я чувствовал острую необходимость немедленно вернуться домой. Это, возможно, было вызвано непоколебимой уверенностью в том, что я совершил ошибку. Я написал матери письмо с сообщением о женитьбе, а также о времени нашего приезда. Когда мы приехали, она ждала нас в холле. Мать улыбалась и, казалось, была рада видеть нас, но все же, меня не покидало тревожное чувство, что что-то неладно, что произошло нечто еще более важное, чем даже моя женитьба. Иногда в моей жизни бывали случаи, когда меня одолевали предчувствия. Это, наверное, из-за рыжих волос, хотя, возможно, так мне просто внушили в детстве. «Рыжеволосые люди – особые». Как часто я слышал эти слова. Самое интересное, что на моем примере это подтверждалось довольно часто. Вот и на этот раз у меня появилось очень отчетливое ощущение того, что что-то не в порядке. Уже теперь, вспоминая события прошлого, я понимаю, что это чувство появилось у меня еще в тот момент, когда я в лондонской церкви надевал кольцо на палец Алисы. Оно не оставляло меня, когда мы ехали в поезде на север. Но во всей полноте я испытал его, когда вернулся в свой дом и обнаружил, что внешне все вроде было в порядке, но что-то необъяснимое, зловещее, чему я не находил объяснения, витало в воздухе.
В этот вечер состоялся торжественный ужин. Шеф-повар превзошел себя, стараясь сделать событие праздничным. Мы, конечно же, выпили шампанского, а затем слуги подарили Алисе букет, а Бейтсон сказал официальную приветственную и поздравительную речь.
Но я все время не сводил глаз со своей матери. В ее поведении было что-то такое, что тревожило меня. «Что это может быть?» – спрашивал я себя. В конце концов, я заметил, что среди присутствующих слуг нет Нэнни. Я спросил об этом у матери. «Вероятно с Эдвардом», – ответила она кратко.
Что-то в ее голосе и в том, как она это сказала, подталкивало к тому, чтобы задать еще несколько вопросов, но не было времени: настала моя очередь произнести речь. Когда я ее закончил, мать тут же завладела моим вниманием.
Ей захотелось обсудить со мной множество разных вопросов: о перестройке дома, различных делах, которые накопились за то время, пока меня не было в Шеддон-Холле. Это все было очень скучно для Алисы, и, видя, что она зевает, я переключил все внимание на нее. У меня не было возможности ни спросить об Эдварде, ни сходить наверх, чтобы проведать его. Позже я очень горько сожалел, что отвлекся и не сделал того, что всегда было для меня традицией – не навестил Эдварда, как только вернулся домой.
Утром ко мне пришел Бейтсон и сообщил, что Эдвард умер. Сначала я не мог этому поверить. Набросив халат, я пошел в комнату матери. Она сидела в кровати, и у меня создалось впечатление, что она не спит уже долгое время.
– Бейтсон мне сказал… – начал я.
– Да, он умер, – ответила она. В ее резком тоне, в том, каким голосом она это сказала, и в выражении
