на украшение которого пошла столь астрономическая сумма, что Адмиралтейство поклялось больше не повторять подобного.
После того, как на судах начали делать подъемные окна, пропускающие много света и воздуха, разошлась шутка, что корма корабля стала напоминать обсерваторию.
Конрад доподлинно знал причину подобного новшества – со времен Трафальгарской битвы адмирал Коллингвуд насаждал во флоте традицию иметь в каютах растения.
Однако хотя Конрада мало интересовали украшения, отвлекающие внимание – и офицеров и матросов – от военных действий, он должен был признать, что новый корабль не только послушное орудие, но и прекрасное зрелище, в полной мере оценить которое может только бывалый моряк.
Офицеры еще не прибыли на борт; исключение составляли те, кто занимался размещением команды, частично нанятой для службы на новом корабле, частично переведенной с ныне ремонтирующихся судов.
Он полностью осмотрел корабль и остался доволен; только после этого он вспомнил, что Надин обещала остановиться в лучшем отеле Портсмута.
Будучи поглощен обследованием корабля он практически забыл о том, что дал себя уговорить, и что ближайшую неделю Надин проведет с ним.
Тем более, что сейчас для него на судне практически не было работы – все необходимое могли сделать офицеры.
Он отправился в отель и обнаружил, что Надин уже устроилась там, как у себя дома.
Она не была бы женой – хоть и бывшей – моряка, если бы не понимала, что небольшие удобства могут сделать уютной даже самую непривлекательную комнату.
Когда Конрад вошел в гостиную, которую по ее требованию обустроили прямо перед спальней, он почувствовал чудесный аромат, сочетавший в себе запах ее духов и благоухание цветов, украшавших, казалось, каждый угол в комнате.
Не успел он оглядеться и даже ощутить присутствие Надин, как оказался в ее объятиях.
Ничего не в силах с собой поделать, он приник к ней, как приникает к колодцу обезумевший от жажды путник.
Глава 2
Этим утром капитан Хорн одевался с особой тщательностью.
Оглядев свое отражение в зеркале, он решил, что производит должное для капитана впечатление.
Камзол его был сшит из тончайшего синего сукна, тяжелые эполеты украшавшие плечи – точно золото с окантовкой золотой же тесьмой по краям и возле петлей.
Широкие золотые шевроны на обшлагах рукавов свидетельствовали, что Хорн был капитаном уже более трех лет.
Отработанным годами жестом он повязал шейный платок из тончайшего китайского шелка, попутно отмечая как прекрасно сочетаются кашемировые бриджи с шелковыми же гольфами – лучшими из тех, что он мог себе позволить.
Он взял в руки треуголку, тесьма и пуговицы на которой были из чистого золота, белоснежные перчатки резко контрастировали с покрытыми густым загаром кистями.
Осмотрев спальню, чтобы ничего не забыть, он вдруг подумал, что за все утро он даже и не вспомнил о Надин.
Ему казалось, что она уехала годы назад, но, тем не менее, продолжал жить в снятых ею апартаментах, не желая ночевать на борту до тех пор, пока кораблю не придет срок выйти в море, и он не будет вынужден покинуть отель.
До того момента, как он сообщил хозяину о своем отъезде, Хорн не знал, что Надин оплатила комнаты на все время, остававшееся до его отплытия.
Сначала он даже разозлился, посчитав этот жест оскорбительным, хотя и прекрасно понимая, что он был продиктован исключительно заботой о нем, ибо Надин пришлось уехать раньше намеченного срока.
Однажды он проснулся рано утром – привычка вставать на рассвете не оставляла его и на суше – и ощутил покой и умиротворение после ночи любви; он словно вдыхал тепло и аромат тела Надин, лежащей рядом.
Его мысли медленно перенеслись на корабль, он начал думать о предстоящем плавании и каперах, столкнуться с которыми ему предстояло, как вдруг понял, что она тоже не спит. Рука его потянулась и обняла ее за талию.
– Я не хотел будить тебя, – сказал он, удивляясь, как можно было быть столь неловким.
– Я хотела проснуться, не желая тратить впустую ни минуты, проведенной в твоем обществе; ведь сегодня я уезжаю.
– Уезжаешь? Но почему? Ты ведь провела со мной лишь четыре дня!
– Четыре неповторимых дня и ночи, – мягко ответила Надин, – но, дорогой Конрад, во мне начинает просыпаться ревность, которой я никогда не позволяла брать верх над собой.
– Ревность? – удивленно переспросил Конрад.
Надин рассмеялась.
– Если бы это была женщина, я бы, несомненно, выиграла поединок; но тебя влечет к столь прелестному и обворожительному созданию, что у меня просто нет никаких шансов.
Ей не было нужды объяснять свои слова, но, как только Конрад попытался что-то возразить, она
