Альфред Баум испустил тяжелый вздох — всей своей обширной грудью. Он, как и Вавр, был тяжеловес. В отделе говорили, что эта пара вдвоем потянет на весах столько, сколько добрая лошадь. Но в отличие от грубоватого и мрачного пессимиста Вавра, у Баума в глубоко сидящих, спрятанных за кустистыми бровями глазах таился неизбывный юмор. Тех, кто узнавал его поближе, нередко удивляло, как это рядом с такой явной склонностью к житейским радостям и настоящим галльским жизнелюбием уживается острый, проницательный ум и редкостное упорство, — подчиненные, которыми он правил весьма жестко, называли это его последнее качество одержимостью.
Помимо этого, Баум обожал кошек и считался знатоком кошачьих пород. «У хорошей кошки есть чему поучиться», — говаривал он, не уточняя, правда, чему именно следует учиться у кошки. Вероятно, терпению.
— С чего начнешь, Альфред? — Вавр не ожидал хоть сколько-нибудь вразумительного ответа, вопрос был задан с другой целью: дать понять Бауму, что к делу следует приступить немедленно. И еще в такой завуалированной форме Вавр напоминал, что из них двоих начальник все-таки он. Этот вопрос был вроде флага, поднятого на мачте: сопротивление бессмысленно, пора сложить оружие.
— Понятия не имею, — неизменно отвечал Баум в подобных случаях. Ритуал этот был знаком обоим. — Поговорю с Бен Товом, у него есть связи с одним типом из этого племени — здесь, в Париже. Может, что и прояснится. Не знаю.
— Что-нибудь известно вообще о группе «Шатила»?
Баум пожал плечами, что можно было счесть отрицанием.
— Может, приятель твой Бен Тов расскажет что-нибудь?
Утвердительный кивок. Долгая пауза. Собеседники смотрели друг на друга.
— Ah, merde alors! — выругался Баум, с усилием вставая и проходя к двери мимо бюста президента республики — того самого, который ожидает принятия самых срочных мер. Всю дорогу до своего столь же неуютного кабинета, который был расположен этажом ниже, он бормотал тихие проклятия. Жоржу Вавру он всей правды не сказал — как и всегда. Незачем: надо беречь начальство от политического риска — если оно не знает подробно, чем занимается его отдел, всем лучше — и ему, начальству, и подчиненным.
По правде сказать Шайе Бен Тов уже сам звонил Бауму. В тот самый вечер, когда прозвучали выстрелы с моста, в доме Баума в Версале как раз во время ужина раздался телефонный звонок, и его коллега Алламбо сообщил:
— Ваш друг просил позвонить.
— Спасибо.
И все. Они вдвоем придумали эту хлопотную процедуру после того, как Баум окончательно убедился, что его телефон прослушивается. Его больше устраивало оставить все как есть, иначе неизвестные лица — наверняка кто-то из французских разведывательных служб — предпримут новые шаги. Алламбо он доверял безусловно — ему и Вавру. Остальных остерегался.
— Придется мне уйти ненадолго, — сказал он жене.
— Доешь хоть кассуле, я с ним столько провозилась.
— Зато вкусно. Ты его потом подогрей, мне надо срочно позвонить.
Мадам Баум, чей медовый месяц был всего через два дня нарушен из-за каких-то служебных дел мужа, давным-давно приспособилась к подобным неожиданностям. Она только пожала плечами, улыбнулась и приняла тарелку.
— Поторопись.
— Вернусь как можно скорей к тебе и твоему восхитительному кассуле.
— Буду ждать.
Обоим нравилось обмениваться любезностями такого рода.
В телефонной кабинке соседнего кафе Баум набрал номер из десяти цифр. Пока сигнал прокладывал себе путь сквозь международную сеть израильской столицы, он открывал и закрывал дверь, пытаясь впустить в кабину хоть немного воздуха. Однако близость плохо убираемого туалета заставила его усомниться, так ли уж это необходимо.
— Да? — вопрос прозвучал быстро и нетерпеливо, вполне по-израильски.
— Говорит твой приятель из-за границы.
— Шалом. — Говорящий, похоже, пытался выразить с помощью приветствия свое недовольство, и это ему удалось.
— Ты меня искал?
— Да, это жуткое дело сегодня. Мне доложили. Какого черта им предоставили такую машину? Обещали же в министерстве иностранных дел, что она надежна!
— Кто-то, видно, проводит альтернативную политику.
— Полиция куда смотрела?
— Не знаю.
— Черт возьми, ведь это член нашего правительства. А профессор Авигад — такой по-настоящему нужный человек! Я просто всем этим убит.
— Мне очень жаль.
— Вашу-то службу как раз никто не обвиняет.
— Мы и правда к этому никакого отношения не имели. К сожалению.
— Повидаемся завтра?
— Конечно.
— Там же, где в прошлый раз. Если бы я появился во Франции, через двадцать четыре часа об этом знала бы каждая собака. Я буду в том месте к трем.
— Я тоже.
— Да, и сделай милость, привези несколько пачек «Рикле». Мне жена войну объявила насчет табаку. Шалом.
— Шалом.
Наверху в баре Баум заплатил за телефон, купил шесть круглых коробочек с анисовыми пастилками, сунул их в карман. По пути домой, шагая по раскаленной улице, он старался думать о кассуле и о сыре, которым завершит обед. Поразмыслить о делах можно и завтра.
Поздно вечером он позвонил Алламбо и сообщил, что вылетит в Вену, — вояж связан с восточногерманскими проблемами. Он долго объяснял — специально тем, кто, возможно, еще не спал, сидя возле подслушивающих приборов, — какой чрезвычайно важный эффект, будет достигнут благодаря этой поездке в бесконечном состязании с разведывательными службами Восточной Германии.
Глава 3
Квартира, где они встретились, находилась недалеко от Нейлинггассе. Ее снимала некая фрау Шварц — кассирша в оперном театре. Счета каждый квартал оплачивал некий господин, ее друг. Время от времени он использовал квартиру для тайных свиданий. Фрау Шварц была прямо-таки влюблена в этого джентльмена и, кроме того, частенько нуждалась в деньгах, так что такая договоренность весьма ее устраивала. Она понимала, что это встречи сомнительного толка, и проболтайся она об этом кому-нибудь, такому благополучию тут же придет конец.
Шайе Бен Тов возглавлял арабский отдел в «Моссаде». В свое время «Моссад» с великой радостью установил прочные дружеские связи с французской контрразведкой — это произошло в те бурные дни, когда французская политика была чрезвычайно, несколько даже слишком, произраильской. Те времена давно миновали, однако организации и те, кто ими руководит, зачастую в подобных случаях сохраняют приверженность к вышедшим из моды установкам, к старым связям и даже прежним друзьям. Такие отношения связывали Альфреда Баума и Бен Това — сорокашестилетнего уроженца Израиля. Он был родом из Нахарии, северной части страны, жесткий человек, заядлый курильщик, вечно пытающийся избавиться от этой привычки, поклонник Франции, лишенный возможности ездить туда, в соответствии с правилами безопасности, принятыми в его ведомстве.
Фрау Шварц была на работе, и ее довольно унылая квартира, буквально забитая мебелью из полированного дуба с бархатной обивкой, находилась полностью в распоряжении гостей.
Бен Тов включил радио и так и оставил его на все время беседы. Он забрал все шесть пачек «Рикле», не предложив за них денег, сказав только краткое «merci», и не выразил никакой благодарности по поводу
