I. Что нюренбергские документы сообщают нам о Гитлере
До 1945 года мир мало и плохо знал Гитлера. К рассказам эмигрантов, вроде Германа Раушнига, надо было относиться осторожно. Германским издателям было запрещено опубликовывать биографию фюрера. Редкие иностранные журналисты, которым удавалось к нему приблизиться, все были, — сознательно или нет, — орудиями политической игры и не могли разглядеть подлинной личности Гитлера. Родственники, друзья — обязаны были молчать. Единственным источником являлась книга «Моя борьба», где Гитлер говорит сам о себе.
В противоположность Муссолини, который охотно давал знать о себе все подробно, Гитлер не раскрывал себя, он окружил себя тайной. Рассказывали о его несчастной юности, о четырех годах, проведенных на войне в качестве простого солдата, о его вегетарианстве, об отвращении к табаку, о его бессонице, о вспышках гнева, о действии его взгляда — и это все, что о нем было известно.
И тем не менее знакомство с Гитлером совершенно необходимо для понимания мировых событий на протяжении 15 лет. Он в центре драмы. Почти все находит свое объяснение в его личности. Нюрнберг срывает с него покрывало.
Наиболее полным свидетельством о нем являются показания Кайтеля, начальника его личного штаба. Они жили вместе все годы войны. Кайтель знал Гитлера, как лакей знает своего господина. Он видел его за работой, за едой, в постели, в минуты гнева и неистовства. Он не все рассказал, так как его не обо всем спрашивали, — и это очень жаль. Но в следственных материалах имеется опросник, заполненный Кайтелем, посвященный исключительно Гитлеру. Сущность его приведена в нижеследующих отрывках.
Простота Гитлера, говорит Кайтель, была подлинной. Его вегетарианство, воздержание от алкоголя, скромность в одежде — не были аффектацией. Он не был аскет, но он был человек с умеренными потребностями.
Он сохранил за собой то помещение, которое он снимал в Мюнхене в ту пору, когда он начинал свою карьеру, как агитатор. Квартирка из трех маленьких, низких комнат в третьем этаже, на углу Принцрегентенштрассе. Она служила впоследствии Гитлеру, как приватное его помещение. Он приходил туда время от времени со старыми друзьями, провести вечер и поболтать. Один полицейский дежурил в это время на лестнице, а второй гулял перед домом. Другой охраны не было.
Дом был скромный, населенный трудовым людом. Жильцы жили тут по много лет, а за это время их сосед по квартире «герр Гитлер» стал владыкой Германии и бичом всего мира.
Однажды Мартин Борман купил этот дом и поднес его в подарок Гитлеру. Фюрер радовался как ребенок.
О своей берлинской резиденции Гитлер говорил:
«В старом здании Государственной Канцелярии у меня есть спальня, столовая, рабочий кабинет и музыкальный салон для моих приемов. Я знаю, что это скромно, но мне там хорошо и никто не заставит меня оттуда выехать».
Тем не менее он приказал строить Новую Канцелярию. В течении десяти месяцев на Вильгельмштрассе вырос мраморный дворец, которому суждено было через шесть лет рассыпаться в прах. Торжественное открытие дворца было приурочено к новогоднему дипломатическому приему. Накануне 1 января 1939 года Гитлер осмотрел последний раз великолепные помещения, остановился перед грандиозной перспективой зал и лестниц, скрестил руки и улыбнулся:
«Сегодня, — сказал он, — мне, по крайней мере, не придется краснеть перед Франсуа Понсе, когда он будет оглядывать все своим пренебрежительным взглядом. Теперь я действительно хорошо устроен и я покажу этим господам, что я тоже умею быть представительным, когда это нужно».
Изумительный комплекс менее-ценности! Насмешливая улыбка французского посла смущала того, перед кем трепетал целый свет.
Гитлер любил женское общество. Женщины умеют слушать. Они умеют восхищаться. Они составляли часть той аудитории, перед которой он, страдая бессонницей, по ночам развивал свои сумасбродные идеи и свои фантастические проекты.
В Бергхофе, — рассказывает Кайтель, — всегда жило четыре, пять женщин. Фрау Шпеер приезжала очень часто, также как и фрау фон Белов, жена одного из адъютантов Гитлера. Другие приезжали нерегулярно. Гитлер приглашал их в Берхтесгаден, когда он предполагал провести там некоторое время, чтобы дать им возможность увидеться со своими мужьями.
Кайтель знал также и Еву Браун. Здесь не было никакой тайны. Ева Браун работала как фотограф- репортер у Гофмана и была личным фотографом фюрера. Гитлер знал ее уже давно, еще с первых лет борьбы за власть, и возможно, что в те годы она была его подругой. Но все, что касается любовных дел Гитлера, покрыто строгой тайной.
Кайтель так описывает Еву Браун:
«Несколько ниже среднего роста. Очень стройная и элегантная светлая шатенка. У нее были очень красивые ноги и это бросалось в глаза. Очень мила и красива. Она была, если не застенчива, то во всяком случае, очень сдержанна. Всегда держалась в тени и в Бергхофе бывала не часто».
Кайтель опровергает слухи, будто у Евы Браун было двое детей от Гитлера. Он опровергает и еще одну легенду: будто существовала таинственная комната, всегда запертая, где Гитлер хранил сувениры своей большой любви, пресеченной смертью. Такой комнаты не было.
Гитлер не был ни ненормальным, ни импотентом; но его сексуальные импульсы были отодвинуты на задний план, заслонены стремлением к власти и проявлялись слабо и порывами.
Атмосфера, в которой протекала его жизнь, была тосклива. На него находили иногда порывы радости, но они всегда были вызваны политическим успехом или победой на фронте. И они носили такой же неистовый характер, как и его приступы ярости. Он топал ногами и весь налился кровью, когда узнал, что его танки захватили Аббевиль; и чуть не упал в обморок от радости при известии о капитуляции Франции. Он никогда не знал ни в чем удержу. Он не был большим работником, но он не знал и развлечений. Он не играл в карты, не охотился, не ловил рыбу, не управлял автомобилем, не плавал, ничего не коллекционировал и, так как он к тому же почти не спал и мало ел, жизнь его сводилась к двум занятиям: он говорил или размышлял.
Здесь мы касаемся самой феноменальной стороны Гитлера, его подлинной тайны: его абсолютной сосредоточенности и устремленности к одной цели. Это был неиссякаемый духовный поток, который ничем нельзя было остановить или задержать. Он жил всецело и исключительно одной мыслью, одной заботой, одной мечтой — своей миссией. Он был той же породы, что маньяки с их навязчивой идеей или тюремные узники, одержимые мечтой о побеге.
Эта темная, пожирающая страсть поглощала его целиком и лишала его всякого контакта с людьми; она его герметически изолировала. Он мог быть любезным и даже улыбаться, но между ним и теми, кто к нему подходил по двадцать раз в день, перегородки службы и иерархии никогда не исчезали. Маршал Ланн до самой смерти говорил «ты» Наполеону, но никто и никогда не говорил «ты» фюреру.
«Он знал обо мне, — сказал в Нюрнберге Иодль, — что меня зовут Иодль, что я генерал и может быть угадывал по моему имени, что я баварец… И это все».
Ничто не умеряло суровости в окружающей его обстановке, и те, кто ему служили, должны были заранее проститься с личной жизнью.
«Ставка фюрера, — говорит Иодль, — представляла собою нечто среднее между монастырем и концлагерем. Мы не были оцеплены колючей проволокой, но для входа и выхода нужен был специальный пропуск, которым из моих офицеров обладал лишь один мой адъютант генерал Варлимонт. Никакой шум света не достигал до нас».
Вокруг Гитлера не смеялись, не шутили, не курили, не пели. Вся жизнь сведена была к службе и скуке.
«Я делал все возможное, чтобы уйти, — говорит Кайтель. — Двадцать раз просил я маршала Геринга дать мне назначение на фронт. Я — фельдмаршал, — удовлетворился бы дивизией».
