Солоника приводили трое конвоиров, посменно менявшие друг друга. Было заметно, что они относятся к Александру сочувственно и с уважением, как к значительной фигуре. А значимость и авторитет того или иного подозреваемого в следственном изоляторе обычно складывались из многих понятий: какую он занимает камеру, то есть принадлежит ли она к так называемому элитному спецблоку; как оборудована, то есть имеется ли в ней телевизор, электробытовые приборы и прочее; по какой статье он сидит и одет ли в дорогой спортивный костюм с кроссовками; и самое главное – как часто к нему ходит адвокат, то есть насколько клиент богатый и солидный.
Солоник отвечал работникам СИЗО взаимностью. Как он мне потом рассказывал, был с ними приветлив, выполнял их требования, никогда не нарушал правил внутреннего распорядка. Поэтому почти за девять месяцев пребывания в СИЗО к нему не применялись никакие меры воздействия, чего нельзя сказать о других обитателях «Матросской тишины».
Мы как-то привыкли друг к другу, но пока во время наших разговоров не касались темы подготовки дела, поскольку еще не было результатов главной экспертизы, ни баллистической, ни криминалистической.
Солоник был настроен оптимистически. По крайней мере, в начале своего пребывания в изоляторе он успокоился, был доволен, что никто его не беспокоит и не приходится напрягаться. Мы часто обсуждали с ним какой-нибудь новый кинофильм, криминальные новости, о которых он узнавал из телепередач или газет, которые получал. Солоник рассказывал, что был знаком со многими из представителей криминального мира. Почтительно отзывался о Сергее Ломакине из Подольска, он же Лучок, был в хороших отношениях с покойным Сергеем Тимофеевым (Сильвестром) и с большим уважением относился к уголовному авторитету Строгинскому (Стрижу).
Я специально избегал разговоров о заказных убийствах вообще, а тем более о тех людях, в смерти которых его обвиняли. Однако иногда невольно как-то касались больной и щепетильной темы. У меня сложилось впечатление, что Солоник был посвящен в детали некоторых убийств. Однозначно трудно сказать, как он относился к заказным убийствам, то есть что им руководило: деньги, месть или что-то еще? Скорее всего, он был участником какой-то, возможно, акции, выйти из которой добровольно не мог. Но ненависти или злости к жертвам я в нем не почувствовал. Пожалуй, Солоник просто выполнял… работу. Да, необычную работу: он распоряжался жизнью и судьбой других людей. Как можно привыкнуть к ней и выполнять ее, для меня так и осталось загадкой.
Однажды мы обсуждали интересный боевик, показанный по телевидению. Тогда-то Солоник и сказал, что мог бы снять про себя боевик и покруче или книгу написать. Я с усмешкой спросил:
– А что тебе мешает? Давай, я договорюсь с режиссерами, с редакторами, опубликуем твою книгу.
Солоник всерьез увлекся собственной идеей. Через несколько дней я поинтересовался:
– Как идут дела на литературном поприще, пишется?
– Конечно, написать можно, но, к сожалению, не при моей жизни. Иначе мне после этого жить не придется. Если что-то и напишу, то издать можно будет только после моей смерти.
Разговор этот я сразу вспомнил после телефонного звонка из Греции накануне смерти Солоника и еще раз уже после известия о ней.
Солоник вел активную переписку со многими обитателями соседних камер, то есть переправлял малявы из одной камеры в другую. Он даже списался с авторитетным вором в законе Якутёнком, который сидел в камере над ним. Впоследствии он говорил мне, что переправлял через Якутёнка суммы в общак.
К чему Солоник был особенно не равнодушен, так это к оружию. Бывало, он просматривал какой-либо журнал, который я ему приносил, и подолгу разглядывал рекламируемые пистолеты, а потом высказывал свое мнение. У него, бесспорно, были блестящие познания в этой области.
Он заводил разговор и о том, в каком лагере ему придется отбывать срок. Солоника вначале не покидала уверенность, что он не получит «вышку». В те дни Россию должны были принять в Совет Европы, а одним из условий этой процедуры была отмена смертной казни. По мнению Солоника, его должны были бы отправить в «Белый Лебедь» – знаменитую тюрьму строгого режима для особо опасных преступников- рецидивистов.
Общался Солоник как обычно, находился в приподнятом настроении, держался ровно, с лица у него не сходила улыбка, и ничто не предвещало ни срывов, ни перелома в его поведении. Но наступил день, когда размеренная жизнь и душевное равновесие Александра были нарушены.
Живая мишень
Гром среди ясного неба раздался, когда 10 января 1995 года в газете «Известия» появилась статья Алексея Тарасова «Наемный убийца. Штрихи к портрету легендарного киллера». Спустя месяц «Куранты» опубликовали вторую статью – «Курганский Рембо» Николая Модестова. Это были «черные» статьи.
В тот день, 10 января, мне позвонила Наташа и попросила о встрече. Через несколько часов она с заплаканным, бледным лицом протягивала мне газету.
– Посмотрите, что они сделали! – сказала она.
Я взял «Известия» и прочел. В статье впервые приводилась фамилия Солоника, его называли киллером, устранившим Глобуса, Рембо, Бобона, Калину… – все перечислены поименно.
– Как быть?! – спросила Наташа. – Ему ни в коем случае нельзя показывать эту газету!
– Хорошо, не будем, – согласился я. – Никто об этом не узнает.
Под вечер она вновь позвонила.
– Я подумала, все-таки надо показать ему газету. Пусть знает о реальном положении вещей, пусть знает, какая складывается вокруг него обстановка.
Что ж, возможно, правоохранительные органы решили загребать жар чужими руками: публикация выносила смертный приговор Солонику, а исполнителем, ясное дело, должна была стать братва.
Нелегкую миссию мне предстояло выполнить: показать Александру статью. Тот день я запомнил надолго.
Утром, как ни в чем не бывало, я пришел в следственный изолятор, вызвал Солоника и стал его ждать, обдумывая, как лучше начать разговор.
Конвоиры ввели Солоника, опять пристегнули наручник к стулу. Через некоторое время Солоник, как всегда, свободно снял наручники и спросил, почему я такой невеселый, что случилось.
Я протянул ему газету. Он быстро прочел статью, и тут произошла вспышка. Он возбужденно стал ходить по кабинету из угла в угол и кричать:
– Как же так?! Почему они это написали? Они же ничего про меня не знают! Почему они ко мне не пришли? Почему называют меня подонком? Почему я для них преступник, когда суда еще не было? Ничего еще не доказано, а они уже объявили меня преступником!
Он был, конечно, прав. Нельзя публиковать такие статьи о человеке, чья судьба только решается. Не исключено, что подобный материал негативно повлияет в будущем на мнение судей и народных заседателей. Я постарался успокоить Солоника, дескать, как-то надо обыграть статью, использовать…
– Да что использовать! Эх, был бы я на свободе!.. – в сердцах сказал он, что-то недоговорив: наверняка он имел в виду, что автору статьи не поздоровилось бы, будь он на воле.
Никогда еще я не видел Солоника таким возбужденным и озлобленным.
После выхода статьи Модестова он по-прежнему негодовал и протестовал, но, к сожалению, сделать ничего не мог. Солоник прекрасно понимал, что после этой публикации, возможно, начнется какая-то тюремная интрига. Понимал и то, что всю политику в следственных изоляторах держат либо воры в законе, либо смотрящие – лица наиболее авторитетные в уголовной среде, назначенные теми же ворами в законе. Поэтому необходимо было как-то уяснить их отношение к опубликованной информации.
Александр сказал:
– С Якутёнком я сейчас спишусь. Сюда заехал еще один жулик, я постараюсь «пробить» его. – И внезапно обратился ко мне: – У вас же есть какие-то влиятельные лица, серьезные люди. – Он намекал на воров в законе.
– Да, есть пара: один сидит в Лефортове, другой – в Бутырке.
– Вы не могли бы выведать, что они про меня думают?
– Конечно, я как раз собирался навестить их.
Через несколько дней я посетил Бутырку, а чуть позже – Лефортово. Когда я очень осторожно стал расспрашивать одного из воров в законе, намекая насчет Солоника, то он высказался о нем достаточно
