– В семье, Костенька, не без урода. Не будем об этом.
– А раньше крали?
– Что ты, детка. Да кому и красть у самих себя? Мы же хозяева.
Вера выставила губы трубочкой и втянула в себя чуток чаю.
– А ваш Францев, – объявил Костя, – сказал мне, что Анатолий Васильевич тоже хозяйничал.
Костя намеками на двух начальников хотел показать, что много знает и достоин доверия.
– А знаете, – заговорщицки поведал он, – у нас в доме рассказывают про Розенелыпу. Она жила от меня через подъезд. Луначарский подарил ей диадему из алмазного фонда. Розенель носила ее и получила кличку «ненаглядное пособие Наркомпроса».
Но Вера Константиновна равнодушно пила чай, отставив мизинец. На последнем Костином замечании она только засмеялась, не растянув, а еще больше сузив куриную гузку.
– Хю-хю-хю! Хю-хю-хю!
Мол, смеюсь между нами. А спросить не спрошу. Сама всё знаю. И плевать, мол, мне на твой детский лепет. Мы и не такое слыхали.
А за козыряние Францевым Вера Константиновна наказала Касаткина.
– Мне надо работать, Костенька, – объявила она, не допив чай. – Пойдемте. Заодно покажу вам Гришу.
На этом доверительные разговоры закончились.
Крутикова и Костя пошли в мастерские, в подклеты собора Двенадцати апостолов.
Солнце на площади сияло застарело спокойно, расслабляло. Вера Константиновна сощурилась на яркий свет и невольно растянула куриную гузку. Теперь этот рот мог выговорить букву «и».
– Гриша – расстрига, – смягчившись, сказала Вера Константиновна.
– Гриша Отрепьев? – послушно пошутил Костя.
– Хи-хи-хи. Исаев, иконописец. Бывший дьякон. Образованный человек. Причастился с католиками, и патриархия его отлучила.
– Не может быть.
– Вы думаете? Но нет, он не должен обманывать. Он говорит, что очень обиделся. Он очень разносторонний человек. Он ушел к нам в подвалы.
Подвалы оказались всем подвалам подвалы. Бесконечное помещение до сводов завалено было коробочным картоном, фанерой и тряпками. Эти покрова, видимо, маскировали ту самую скатерть- самобранку.
У арочного выступа, напоминавшего слоновью ногу, между ногой и стеной за длинным пристенным столом сидел благообразный человек с черными волосами, дьяконски стянутыми в хвостик.
Бурый образок и три пузырька. На пузырьках «Пеликановские» ярлыки. Лучшая краска! Самая дорогая!
Гриша Исаев макал в них кисточку и сводил с образков верхнюю краску-запись. Советскую. Шагаловскую вряд ли. В лучшем случае – грабарьскую. Атакую растворить потрудней стекла!
Черный хвостик, словно у чувствительного зверька, дернулся, подваловладелец глянул невнимательно на гостей и больше, говоря с ними, головы не поднимал.
На вопросы отвечал он не сразу. Долго молчал, и Костя думал, что «алхимик» не отвечает нарочно. Но
Гриша разражался длинным бисерным ответом, как будто вычитывал его из проступившей миниатюры.
– Да у вас тут катакомбы. Можно отсидеться в следующую войну, – громко и понимающе сказал Костя.
Молчание. Вера Константиновна рылась в сторонке под тряпочками. Жужжали осветительные трубки. Костя смиренно готовил новые слова, но Гриша вдруг заговорил бесконечно…
И со всеми Костиными глупостями, что, де, тут у вас подземное кремлевское царство и творится, наверно, всякая жуть, он соглашался своим нейтральным ученым монологом…
… Да, стены толщиной почти пять метров, и помещения хранилищ очень большие…
… Да, но в нашем подведении только тридцать две тысячи квадратных метров, работы много, переуплотнение грунта вследствие гниения свай требует постоянного внимания, тем более, что металлические связи Галловея и Огурцова за три почти века устали…
… Нет-нет, отсутствие пустот именно на данном участке не дает возможности размещения библиотеки Ивана Четвертого Грозного.
– Скажете, и пернача здесь не спрятать? – невинно продолжал Костя. Молчание.
– Пойдемте, деточка! – Вера Константиновна воспользовалась Костиной шуткой, чтобы прекратить раз говор. – Гришенька, зайдите потом ко мне расписаться.
Молчание.
– До свидания, – сказал Костя. Молчание.
Вера пошла к выходу, Костя за ней. У дверей, пригибаясь, он оглянулся. Богомаз, развернувшись на
