Пирожок с человечиной

верней, иссохшее существо. Рано утром бомжи уезжали попрошайничать, баба ходила недалеко, по помойкам за бутылками. Вечером возвращались.

Приходили из-за Харчихи. Она прикармливала. Лучше бы, думал Костя, кормила церковь. Сидели бы на паперти, а не следили, как стукачи, за жильцами.

Но Харчиха, маньячка выпечки, была близко, а храм далеко.

То есть и храм был близко. В двух шагах стояла однолуковая допетровская церковка Покрова-на-крови, но она сама прикармливалась кладбищем. Имелась еще одна церквушка, на кладбище. Но церквушка, собственно кладбищенская, была забита досками. Она числилась странным образом за РПЦЗ. Настоятель уехал в Канаду и пропал.

А эту допотопную Покрова только-только вернули московской епархии… Выродилась она в часовню еще до ВОСРа. В двадцатые годы маковку и крест комсомольцы скинули и устроили клуб. Но место на отшибе не подходило. При Сталине здесь был морг, при Хрущеве – филиал филевского хладокомбината. При Брежневе хранить стало особо нечего. Ближний совхоз устроил в церковке овощебазу. Над районом шефствовал уни­ верситет. В сентябре в совхоз пригоняли студентов, они давали норму, везти ее никуда не везли. В Покрова сваливали без накладных накопанную ребятами гниль. Отец Сергий Сериков получил храм недавно. Хозяев и документов нет. С кого спрос? Но о. Сергий, молодой и вёрткий, всё устроил.

Жил он рядом, в Гаврилино, но вырос практически здесь: школы в Гаврилино не было, ничего не было, кроме, впрочем, мыловарни. Скот в совхозе дох, и давным-давно завели мыловаренную артель. Варили клей, свечи и прочее.

Артель отец Сергий прибрал к рукам в интересах дела.

Лишних средств на восстановление Покрова он не имел. Прихожан раз-два и обчелся. Существовал он мылом и еще панихидой. Хоронившие заказывали отпевания.

Снаружи Покрова-на-крови была почти невидимкой. Облуплена. Серовата, как пространство. Внутри – потемки, кирпичная рыжина стен и черные разводы от надписей углем. Все же батюшка на добытые средства уже выгородил фанерой алтарь и служил. Но запах гнилой капусты из подвала был неистребим.

Паперть, таким образом, пустовала, а нищие торчали на Костином чердаке. Висели на волоске. В любой момент могли нагрянуть власти.

Харчиха, однако, пятью сдобами насыщала пять тысяч.

Милиция ей доверяла и бомжей не трогала. И бомжи не трогали никого.

Главный бомж был аккуратен. Звали его Серый, то ли от имени Сергей, то ли от серой шинели. Смотрел он строго.

Второй, увалень Опорок, шаркал в обрезанных валенках, опорках. Опухшие ноги в голенища не влезали. Был под началом у Серого.

Сидели Опорок и Серый со случайными товарищами вверху в потемках тихо. Их подружка, помоечная баба, пьяница Поволяйка, из местных, пропившая квартиру и силы, Нюрка Поволяева, иногда вскрикивала: «У! А!» И всё.

Нищими духом, в смысле убогими, бомжи не были. Поволяйка, пока не спилась, острила и умела насмешить. А Серый с Опорком порой паясничали, но говорили грамотно. Слова доносились обыкновенные. Серый читал газеты. Хотя подруг не держали: не имели, о чем говорить с женщиной.

Нищими они были – по духу. Их держали в бомжатнике. Им давали жилье. Два-три дня они томились в четырех стенах, принимали душ, хлебали суп, потом уходили навсегда.

Впрочем, склочники любили кричать, что нищие богаче богатых и что у Серого на заработанную милостыню дом в Анталии.

12 СВОЛОЧИ – ВСЕ

Пропадали молодые здоровые люди.

Касаткин, проходя ежедневно к лифту мимо бомжового садка, косился на сидящих. Серый с Опорком и Поволяйкой – отребье. Что шестерых похитили они – очень может быть. Но пропали люди тихо, без криков о помощи, как бы ушли добровольно. По всему, молодежь не боялась похитителя. А ведь бомжей побаивались.

Зато других людей – нет. Особенных злодеев не объявлялось.

У Беленького дети были злодеи, но дети все – злодеи. Мучили они только отца. И тот мучился, но не подавал вида. Тем более сыновья, взрослые мужики, сами отцы, жили не здесь, только приходили нахамить.

Мучилась и Нина Веселова. Но ее никто не мучил. Такая уродилась. Да и Костя не успел поматросить – бросил.

Костя ухмыльнулся.

– Чему ты рад? – спросила Катя.

– Ничему.

Кто же – сволочь?

С Костиными соседями все вели себя чудесно. Перед Мирой Львовной лебезили. Харчихе симпатизировали. Бобкову боялись, как всех горбунов. С наркоманом Митей не общались. Над Лёвой- Жирным подшучивали. Егор Абрамов считался политиком, уважаемым человеком.

А к Нинке в магазин ходили все местные. И с ней не церемонились.

Надо поговорить с Капустницей, расспросить ее о людях.

К ней многие ходили и в гости. Трое пропавших, видимо, тоже. Осенью на этаже Костя сталкивался и с Олегом, и с Васяевым, и с сыном ее товарки Зои. Он входил в лифт, они выходили.

А сейчас Капустница была влюблена и потому излучала что-то, что притягивает. И сильный пол к ней повалил валом.

Но Нинка уже никого не впускала. Общалась только с соседями. Петра Яковлевича Беленького звала «попить чайку». К Струкову ходила за специальным утюгом для манжет.

С толстым Жиринским Нинка дружила из жалости: не мужик, только жрет. «Жир, – спрашивала она, – у тебя девушка есть?» «Моя девушка, – вздыхал Жи-ринский, – отбивнушка». Однажды Костя встретил его в женском отсеке. Он нес от Харчихи блюдо с пирожками, уложенными горкой.

– У тебя гости, Жир?

– Да, гости. Бесы.

Только с Абрамовым Нинка была не в ладах. Фашист Егор под Новый год колотил к ней всю ночь. Нинка не открыла.

Но могла ли Капустница в череде едоков овощей и фруктов различить подозрительного?

Нинка подходила ко всем с одной меркой: любви. Раньше всех искала, теперь всех гоняла. Раньше все были милые, теперь все – сволочи.

13 ГЛИСТ, ИЛИ РУКА ЧЕЧНИ

Женщины похищать не могли.

Похищают с целью выкупа и террора. Первая мысль была о чеченцах. Чеченцы жили и на этаже под Костей-Катей, и по всему дому и району, держась вместе. Нынешнюю Катину квартиру прежде тоже снимал че­ченец. Ему звонили до сих пор. «Але», – снимал трубку Костя. «Але, Джохар? – говорил гортанный голос. – Я Хоттаб, начивать у вас можно!»

Но чеченское решение казалось слишком простым.

С другой стороны, самое простое – и есть самое верное.

Террор и выкуп, однако, исключались. Взрывов в Митино не было. Денег с митинцев не требовали. В районе массовой застройки денежных мешков не водилось. Левых приработков никто не объявлял. Каждая копейка была на счету. Что урывали от неуплаты налога, проедали. Кто с трудом скапливал, покупал пыле­ сос. На помойках валялись горы коробок от бытовой техники, но на число жителей дорогих покупок получалось немного. Машину покупали редко. Да и это не деньги.

Вместо крещенских морозов пришла оттепель. Митинцы тоже подобрели. За праздники они насмотрелись кино, напировались, свыклись с мыслью о про­павших. По отношению к Касаткину наконец сменили гнев на милость.